Прогноз на завтра   ::   Гладилин Анатолий

Ну? Ты совсем прекрасно выглядишь, ты, наверное, поправилась? Играешь в пинг-понг? Так у вас тут просто санаторий? Такой глупый - и играет в пинг-понг, разве такое бывает? Ну пойдем сыграем?

И мы играем две партии, а потом делаем круги по аллеям, не торопясь, в общем потоке, и нас обгоняет только сухонький старикашка, он вежливо просит чуть посторониться, он деловито семенит, размахивает в такт руками - почти спортивная ходьба, - он делает два круга, пока мы проходим один. И я, растягивая слова, с той же покровительственно-добродушной интонацией рассказываю, что Алена здорова, что с деньгами порядок, что дома все прекрасно, а на работе - еще лучше. Все, что просила, принес. Что принести в следующий раз?

Бьют в подвешенный кусок рельса. Гонг. Раунд закончен. А может, наоборот, только надо выходить на ринг? А может, это как в театре, конец очередной картины?

Нянечки на узловых пунктах оживились. Они словно подметают дорожки и люди в халатах скапливаются в одном месте, там, где висит рельс.

Мы в конце аллеи. Самые последние.

- Принеси мне иголку. Ладно? Порвалась кофточка. Только передай незаметно. У нас все острые предметы забирают. Обыскивают. Шарят под матрацами. Только скажи им, чтоб мне не делали уколы. Ладно? Я не хочу. Поговори с ними. Не надо уколов. Возьми меня отсюда.

Я смотрю ей в глаза, и в них сейчас страх, и они даже другого цвета, темные, темные без дна, и мне на мгновение кажется, что это не глаза человека - два черных отверстия куда-то в бездну, в подземелье, где хаос, мрак, - это всего мгновение, но меня пронизывает дикая боль, мне хочется кричать, выть, царапать землю - всего одно мгновение, - я отворачиваюсь, чтоб, не дай бог, она что-либо не почувствовала, и, растягивая слова, покровительственно-добродушно завожу обычную бодягу: дескать, нельзя, врачам виднее, новый курс лечения и т. д., но она меня прерывает:

- Да нет, просто так. Я сама знаю, что нельзя.

Мы подходим к рельсу, где санитарки разбивают больных на четыре группы, и тут я понимаю, к чему я все время прислушивался - пение, поет пожилая женщина, поет тихим голосом, бессвязно, какую-то неизвестную мне песню.

- Не обращай внимания. Это из первого отделения. Она всегда поет.

Отпирают дверь, мы входим в тесный маленький вестибюль, больных считают, дверь запирают, открывают другую, мы на лестнице, а за нами щелкает ключ. Я довожу ее до второго этажа. Лестничный пролет затянут сеткой. Отпирают дверь отделения, уводят больных, щелкает замок. Я спускаюсь, жду, когда мне откроют другую дверь в коридор клиники. По коридору, где всегда электрический свет, в большой мрачный вестибюль, где деревянные кресла, провожаемый подозрительным взглядом санитарки, которая в положенные часы принимает передачи, - по каменным ступенькам вниз, хлопает одна дверь, вторая - я на улице, издалека доносится скрежет и звон трамвая. "Еще светло", - почему-то думаю я, хотя пять минут назад гулял по саду, но то, что было там, мне представляется иным миром.

Я стою спиной к двухэтажному зданию из красного кирпича, на котором нет вывески.

5

Но ведь она ни в чем, ни в чем не виновата!

Она просто обыкновенная женщина.

Но в России испокон веков к женщинам предъявлялись какие-то дикие, несуразные требования. Они работали в поле наравне с мужиком, но потом мужик бежал в кабак, а женщина занималась детьми и домашним хозяйством. Быть хорошей женой и матерью - этого, видите ли, мало. Они еще должны были коня на скаку останавливать и входить в горящие избы.

Еще в детстве я замечал, что большинство женщин ходит в сапогах и валенках. Они вкалывали на стройках, ремонтировали железные дороги и мостили улицы. Войну выиграли женщины, ибо на них держался весь тыл. Тяжелое время, вынуждены? Да. Но почему, почему мужчины воевали так бездарно, что допустили немцев до Волги?

***

Нашим женщинам с малолетства вдалбливали:

ты должна быть хорошей общественницей, передовиком производства;

идти в доярки, свинарки, на целину и на стройки Сибири;

воспитывать детей в духе преданности партии и правительству;

вести дом, повышать свой кул