Родственники   ::   Бондарев Ю В

- Что же это такое, Алексей? Что же это такое? - моргая красными, опухшими веками, быстрым шепотом выговорил Греков и, дрожа всем лицом, потерся подбородком о руки, скрещенные на палке. - Говоришь, "здравствуй"? Ты мне говоришь "здравствуй"?

Алексей молча и ошеломленно смотрел на сморщенное, впервые в жизни на виду плачущее лицо отца, на то, как он тоскливо терся подбородком о руки, на его седые, неопрятно длинные волосы, которые шевелил ветер из окна, на всю его раздавленную, трясущуюся от беззвучных рыданий фигуру, и особенно увидев это пришибленное, молящее, собачье выражение, какое было, когда отец снизу взглянул на него, и в первую минуту не мог ничего ответить. Он чувствовал: удушливой судорогой сжалось горло при виде этих нескрываемых слез отца, его по-детски неудержимо вздрагивающих плеч. И, готовый ничего не помнить, готовый простить все в этом объединенном порыве горя, Алексей шагнул к дивану, выговорил с жалостью:

- Отец...

- Что же это такое, Алексей? Что же это такое? - повторял, качая головой, Греков тем обессиленным, убитым голосом, почти напевным речитативом, как говорят люди, все обыкновенные смертные, растерянные перед непоправимым несчастьем. - Они ж вокруг тебя, как цыплята, крутились... как цыплята...

Алексей не отвечал, испытывая то угнетающее чувство подавленности, когда не было душевных сил искать в словах смысл, нечто неизмеримо большее поглощало его, примиряло его, и все, что он мог сказать, казалось ему мелким, личным, ничтожным, раздавленным этим огромным, неожиданным и страшным, что подчиняло его всего. И в тоне отца, и в его позе не было ничего от того прежнего, всегда уверенного в себе человека, заученно играющего каждым своим словом, жестом, привыкшего быть постоянно на виду, каким он видел его раньше.

И то, что перед ним на диване сидел сейчас незнакомый и слабый старик, чужой и вместе родной ему, беспомощно говоривший что-то сквозь клокотанье слез в горле, было ужасно именно тем, что это был другой человек, потерявший свое прежнее, - как будто, еще не привыкнув, видел Алексей в нем оголенный физический недостаток.

- Отец, - повторил Алексей. - Я понимаю...

"Что я говорю? - подумал он с отчаянием. - Что я понимаю? Зачем я это говорю?"

- Подожди, Алеша, подожди... - перебил горько Греков. - Наши отношения сложились ненормально... Чудовищно. Несколько лет. Это мне стоило много здоровья, бессонных ночей. Твое отношение ко мне меня убивало, а я любил тебя, любил, Алеша... Моя жизнь прожита. А в жизни каждого, господи, цепь ошибок. Я никогда никому не хотел зла, никому...

Греков замолчал, прислонился лбом к скрещенным рукам и некоторое время сидел так, тихо и размеренно покачиваясь на палке меж колен; были видны его белые волосы, жалкая, со старческим желобком наклоненная шея, несвежая каемка на оттопыренном воротничке сорочки.

- Да, Алеша... - проговорил он, поперхнувшись, и расслабленным усилием поднял голову, - может быть, я и виноват в том... И ты хотел мне мстить? Мстить за прошлое? И Валерий, Валерий?.. Что же ты наделал, Але-е...

Голова Грекова затряслась, из горла вырвался захлебнувшийся кашель, угловато поднялись плечи, и по щекам у него опять потекли слезы. Он, наклонясь, моргая влажными веками, прижал подбородок к рукам, а подбородок его дергался, упираясь в руки на палке.

- Отец, тебе дать воды? Я сейчас воды... - растерянно заговорил Алексей и, оглядываясь, быстро пошел и двери, но сейчас же голос отца остановил его:

- Не надо, у меня валидол... Не уходи отсюда. Не стоит, чтобы Диночка...