Русский боевик   ::   Романовский Владимир Дмитриевич

— Да понял я, понял! Не наваливайся так на человека! И будешь ты царицей мира. Так, стало быть, сегодня вечером Тепедия прекращает существование?

— Ну, это не сразу. Волокита, бюрократия. Ты сам в отпуск напросился, или тебя главный надоумил? Чтобы, стало быть, не быть причастным?

— Сам. Но я думаю, он понял. И не возразил.

— Да. Ну, все, я поскакала.

Джинсы, сапожки, короткая куртка, густой макияж — Надежда любила этот образ, полу-студенческий, полу-богемный. Эдуард постоял еще некоторое время на углу, а затем перешел улицу и потопал мерным шагом к Думе. Там он еще некоторое время постоял, надвинув кепку на самые глаза.

Таксист попался неразговорчивый, и это было хорошо. Разговаривать Эдуарду не хотелось. Скрипнули тормоза. Эдуард показал таксисту удостоверение.

— Вот что, — сказал он веско. — Сейчас ты вылезешь и пойдешь обратно к Невскому пешком. Вот тебе несколько дукатов, но не вздумай напиться. Машину я оставлю… хмм… ну, скажем, на углу Загородного и Звенигородской. Через два часа. Ключи в булочной, там рядом, у Витьки, спросишь.

— Вы что же… — напуганный таксист широко открыл глаза. — Вы…

— Парень, мне некогда. Но даю тебе слово, что машина именно там и будет, и ключи тоже. Через два часа. Все, иди. Я при исполнении. Да иди же!

Аделина опоздала на пятьдесят секунд. К счастью, такси, в которое она могла ошибочно сесть, проехало мимо ее дома на десять секунд раньше. Эдуард, рискуя, мигнул фарами. Аделина не подняла руку — дура. Он затормозил, и она села на заднее сидение.

— Разъезжая… — сказала она, прокашлялась, и снова сказала, — Разъезжая, номер…

Так и знал. Именно к Стеньке. На стрежен. Не зря Надежда старалась, не зря я старался — именно к Стеньке она и бежит. Ну, что ж. Стенька так Стенька.

Просто из принципа Эдуард вырулил сперва на Невский, и доехал до Литейного, и свернул направо.

— Можешь говорить, — сказал он.

— Что происходит? — спросила она. — В чем дело?

— Дело в том, что отца твоего сегодня вечером арестуют. Не волнуйся, ничего страшного. Отпустят, но не сразу. Но отпустят. А вот если бы тебя нашли у него в доме после ареста, то…

— То — что?

— Многое могло бы произойти. Понятно?

— Эдька…

— Да?

— Это похоже на мистификацию.

— Такие вещи всегда похожи на мистификацию.

— Ты не придумал ли это все? Ирка — она знакомая твоя?

— А тебе не показалось поведение твоего отца странным?

— Показалось.

— Ну вот видишь.

— У меня завтра репетиция.

— Мне очень жаль.

— Мне необходимо там быть.

— Сколько тебе лет, а, Линка?

— Что?

— Сколько тебе лет?

— Ты прекрасно знаешь, сколько мне лет.

— Знаю. Сорок три.

— Дурак.

— Двадцать семь. А мне сколько, как ты думаешь?

— Эдька, перестань!

— Сколько? Скажи.

— Ну, двадцать пять. Дальше что?

— А Стеньке сколько?

— Ну ты и подонок!

— Нет, сколько лет Стеньке?

— Подлец.

— Двадцать два или двадцать три. Забавно, а?

— Ты…

— Нет, это я просто разговор поддерживаю.

Они слегка поскандалили.

Он подождал, пока она войдет в неоклассический известняк, четырехэтажное здание, не из самых приятных.

Машину он честно оставил где обещал. Он вообще ценил в себе это — верность слову. Сказал — значит сделает. И пешком пошел к Балтийскому Вокзалу.

Времени оставалось — минут сорок.

Сразу несколько женщин разных возрастов с вожделением посмотрели на красивого, крепко сложенного, хорошо одетого молодого шатена, по-хозяйски непринужденно садящегося в новый внедорожник. Эдуард захлопнул дверь, завел мотор, и уже направился было к Нарвским Воротам, но вдруг, сжав зубы, круто свернул вправо и полетел по Загородному на северо-восток. Никуда это не годится, думал он, что-то я не то делаю, как-то все это… Что скажет Ольшевский? Уволит к свиньям. Только этого не хватало.