Шерамур   ::   Лесков Николай Семенович

Им подали скверных котлет, скверного пюре и рагу из обрезков да литр кислого вина. Шерамур ел все это сосредоточенно и не обращая ни на кого никакого внимания, пока отвалился и сказал:

- Буде!

С этого у Nemo и Шерамура завязалось знакомство, которое поддерживалось "жратвою" у Tante Grillade и с каждым днем выводило наружу все новые странности этого Каинова сына.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Nemo мог определить, что Шерамур был чрезвычайно горд, потому что он был очень застенчив, но понятия о самой гордости у него были удивительные. Так, например, корм он принимал от всякого без малейшего стеснения и без всякой благодарности. Кормить - это, по его мнению, для каждого было не только долг, но и удовольствие. В том, что его кормят, он не только не усматривал никакого одолжения, но даже находил, что это мало. И действительно - сам он при тех же средствах сделал бы гораздо больше. При тех же средствах он накормил бы несколько человек. Жратва была пункт его помешательства: он о ней думал сытый и голодный, во всякое время - во дни и в нощи.

Приходит он, например, и видит банку с одеколоном. Тотчас намечает ее своим сверкающим взглядом и, показывая на нее пальцем, с презрением спрашивает:

- Это что?

- Одеколон.

- Зачем нужен?

- Обтираюсь им.

- Гм! Обтираетесь. Разве прелое место есть?

- Нет; прелого места нет.

- Так зачем же такая низость!

- Кому же это вредно?

- Еще и спрашиваете: лучше бы сами пожрали да другого накормили.

- Пойдемте, - накормлю.

- Что же одного-то кормить... сказали бы, так я бы еще человек пять позвал.

Другой раз он застает на комоде белье, принесенное прачкою, и опять тычет пальцем:

- Чьи рубашки?

- Разумеется, мои.

- Сколько тут?

- Кажется, четыре.

- Зачем столько?

- А по-вашему, сколько рубашек можно иметь человеку?

- Одну.

- И будто у вас всего одна?

- Нет; у меня ни одной.

- Без шуток, ни одной?

- Какие шутки, мы не такие друзья, чтобы шутить шутки.

С этим он расстегнул блузу и показал нагое тело.

- Вот вам и шутки.

- Возьмите у меня рубашку.

- Могу.

Он взял поданную ему рубашку, пошел за занавес, а оттуда кричит:

- Нож!

- Вы не зарежетесь?

- Это не ваше дело.

- Как не мое дело! Я не хочу, чтобы вы здесь у меня напачкали кровью.

- Эка важность!

- Нет, не режьтесь у меня.

- Не зарежусь - я нынче пожравши.

- Нате вам нож.

Послышался какой-то треск, и что-то шлепнуло.

- Что это вы сделали?

Он вместо ответа выбросил отрезанные от обоих рукавов манжеты и появился сам в блузе, из-под обшлагов которой торчали обрезки беспощадно оборванных рукавов рубашки.

Этак ему казалось лучше, но тоже не надолго, - завтра он явился опять без рубашки и на вопрос: где сна? - отвечал:

- Скинул.

- Для какой надобности?

- У другого ничего не было.

Таков он был в бесконечном числе разных проявлений, которые каждого в состоянии были убедить в его полнейшей неспособности ни к какому делу, а еще более возбудить самое сильное недоразумение насчет того: какое он мог сделать политическое преступление? А между тем это-то и было самое интересное. Но Шерамур на этот счет был столь краток, что сказания его казались невероятны. По его словам, вся его история была в том, что он однажды "на двор просился".

Как и что? Это всякого могло удивить, но он очень мало склонен был это пояснять.

- Бунт, - говорит, - был. Мы все, техноложцы, в институт пришли вороты заперты, не пущают. Мы стали проситься на двор пустить, - пихать начали. Меня взяли.

- Ну а потом?

- А потом - я ушел.

- Зачем?

- Да что же ждать - неизвестно бы куда засудили.

И больше ничего не добьетесь, да и сомнительно, есть ли чего добиваться.

До сих пор говорю с чужих слов - теперь перехожу к личным наблюдениям, которые были счастливее.