Собрание сочинений в 10 томах   ::   Толстой Алексей Николаевич

Меру первую и полную мою

Богу господу Исусу предаю;

А вторую князю, в красном терему;

Третью меру в землю – чреву твоему!

В пашню зерна золотые полегли,

Возлелей их, чрево черное земли».



Трава



Перепелка припала в траве,

Зазвенела стрела в тетиве,

И впилась между крылышек медь,

А трава начинает шуметь.

Ты зачем зашумела, трава?

Напугала ль тебя тетива?

Перепелочья ль кровь горяча,

Что твоя закачалась парча?

Или ветром по полю умчалось без края

Неизносное горе мое?

Но не ты ли, трава, шелестя и кивая,

Роковое сокрыла копье?

И, как птица в тебе, золотая подруга

От татарина злого бегла.

Натянулась татарская, метко и туго,

И подругу догнала стрела,

И приникла змеею, и в девичью спину,

Закровавив, до перьев ушла.

Так не с этой ли крови колышешь равнину

И по ветру волной полегла?



Сватовство



Сноп тяжел золотым зерном,

А рука могутною дрожью.

Размахнусь только раз цепом —

Гулкий ток весь засыплю рожью;

На лопату зерно приму,

Кину в ветер, чтоб снес мякину,

Чистый хлеб соберу в суму

И на плечи ту сумку вскину.

В гридни княжьи пойду, хвалясь:

Кто суму приподнимет, князь? [17]

За столы, подбоченясь, сяду.

Приподнять никому невмочь,

И зовет князь невесту дочь,

Что гуляет в венце по саду.

Вот, Настасья, тебе жених!

Колокольни дрожат от гула,

И слепец запевает стих:

«Буди жив, богатырь Микула!» [18]



Талисман



Родила меня мать в гололедицу,

Умерла от лихого житья;

Но пришла золотая медведица,

Пестовала чужое дитя.

В полнолунье водила на просеки,

Ворожила при ясной луне.

И росли золотые волосики

У меня на груди и спине.

Языку научила змеиному

И шептанью священных дубрав;

Я в затонах внимал шелестиному,

Заунывному голосу мав.

Но ушла золотая медведица,

На прощанье дала талисман…

Оттого-то поется, и грезятся

Мне леса, и река, и туман.



Лешак



Все-то мавы танцевали

Кругом, около, у пня;

Заклинали, отогнали

Неуемного меня.

Всю-то ночку, одинокий,

Просидел я на бугре;

Затянулся поволокой

Бурый месяц на заре.

Встало солнце, и козлиный

Загудел в крови поток.

Я тропой пополз змеиной

На еще горячий ток.

Под сосной трава прибита,

Вянут желтые венки;

Опущу мои копыта

В золотые лепестки…

Берегись меня, прохожий!

Смеху тихому не верь.

Неуемный, непригожий,

Сын я Солнца – бог и зверь.



Зори



Койт встает на закате, зовет Эммарику;

А леса между ними завалены снегом;

Старый Сивер приподнял холодную пику

И летит на оленях – белесом и пегом.

Койт зовет Эммарику. «Приди, моя зорька,

И возьми у меня золотое светило!»

А она: «Не могу – караулит нас зорко

Снежнокудрого Сивера вьюжная сила».

Сосны сини, и снег между соснами синий.

Плачет Койт, простирая к возлюбленной пальцы.

А от слез опускается на землю иней;

И в сугробах пушистые прыгают зайцы.



Самакан



В круг девичий посадите,

Гостя чаркой обнесите;

Ой, гусляр! Ой, гусляр!

Спой про сокола Финиста,

Про чеканное монисто;

Ой, гусляр! Ой, гусляр!

Ладом в ладушки ударим,

Красным золотом одарим;

Ой, гусляр! Ой, гусляр!

Струны мои, струны неурывчаты!

Песни мои, песни переливчаты!

Думы мои за море летят;

За морем три старицы стоят,

Старицы, клобушные да мудрые,

Спрятали царевну на Словут-горе. [19]

По морю, по камушкам пойду я,

Песнями царевну расколдую;

Струны мои серебром рассыпятся,

Встанет царь-девица в алой зыбице,

Жемчугом расшитый сарафан…

Здравствуй ты, царевна Самакан! [20]

Не понять вам песни, девицы,

Золотой не разгадать,

И в царевнин терем лестницы

Нипочто не отыскать.