Сон дураков   ::   Будимир

Которая основана на злости, накопленной за первый год унижения во время службы, безнаказанности и данной власти над рядовыми.

Первая неделя в части тянулась мучительно долго. Всё для меня было новым: порядки, атмосфера, царящая вокруг, обстановка, привыкнуть к которой было сложно. Вначале было непонятно, чего от тебя хотят. Звери-сержанты орали на солдат, как будто последние были и не люди вовсе, а стадо скота. Шло планомерное уничтожение личностей и стирание из памяти всего, что было связано с жизнью на гражданке, чтобы заполнить её армейскими порядками и армейской бытовухой. Из нас делали нелюдей, то есть солдат, у которых не должно быть никаких чувств, никакой гордости, а лишь готовность выполнять приказ старшего по званию, каким бы он ни был бредовым.

Команды сержантов должны были выполняться быстро и точно. Если этого не происходило, сержанты превращались в психов. Они орали на пределе своих голосовых возможностей, заставляли отжиматься до изнеможения, отсылали чистить туалет, не давали спать по ночам, десятки раз отрабатывая команду «отбой-подъём». Они добивались от нас беспрекословного подчинения, у нас не было поддержки. Без неё было очень сложно. Друзья, родители — все остались там, дома. Здесь я был один. Мне нужны были тёплые слова, я хотел получать письма, но написать их не мог. Когда я брал лист бумаги и ручку, руки начинали дрожать и мне еле удавалось сдерживать слёзы. Я убирал свои письменные принадлежности в тумбочку, так и не начав писать, чтобы взять себя в руки. Мне безумно было жалко себя. По прошествии двух лет, когда я вернулся домой, то взглянул на те первые армейские письма. Неровные, сбивчивые буквы, выведенные трясущейся рукой, явно выдавал моё ужасное тогдашнее состояние.

В армию меня призвали в мае. Заканчивалась весна и на улице стояла страшная жара. Новобранцами она переносилась особенно тяжело. Ноги не привыкли к тяжелым и жарким сапогам. Форма, сделанная из плотной хлопчатобумажной ткани, также не способствовала охлаждению организма солдата. Застёгивать куртку положено было до самой верхней пуговицы включительно, да ещё и крючок на воротничке. В такой форме не то чтобы бегать и выполнять какие-либо работы, даже стоять под солнцем невероятно тяжело, а стояли мы долго, часами. Нас учили строиться, маршировать, слушать командиров по стойке «смирно». Возвращаясь в казарму, все бежали в умывальник, чтобы жадно присосаться к краникам с водой. Помню, от чрезмерного употребления холодной воды у меня разболелось горло.

До армии я усердно занимался каратэ и ушу. На мой взгляд, достиг в этом неплохих результатов. По каратэ у меня на тот момент был красный пояс. Уроки ушу я брал у своего друга, с которым познакомился на тренировках по каратэ. Степень его мастерства была такова, что он один мог свободно вести бой с тремя такими же, как я, по уровню подготовки противниками. Он часто занимался со мной, и индивидуальный подход сделал своё дело. Я многому у него научился и быстро совершенствовал своё мастерство.

Друзья по спорту, которые уже прошли службу в армии, посоветовали не скрывать от отцов-командиров моего спортивного прошлого. Так я и поступил.

Чтобы иметь представление, кто у них служит, офицеры батареи проводят с каждым новобранцем беседу, в процессе которой заполняется анкета.

Меня также вызвали в кабинет комбата.

Политрук монотонным голосом задавал вопросы: откуда призвался? Где учился? Когда родился? Занимался ли спортом? Не думаю, что ответы на вопросы каким-то образом скрашивали его жизнь, он делал свою работу и всем своим видом показывал, как ему скучно. Но когда политрук услышал, что я занимался каратэ и ушу, заметно оживился.

— Интересно, интересно, — он оценивающим взглядом посмотрел на меня. — И долго?

— Четыре года.