Тюфяк   ::   Писемский Алексей

Старуха была разбита параличом, отнявшим у нее движение и язык и затмившим почти совершенно умственные способности; она помнила и узнавала одного только Павла. Большею частью она была в беспамятстве, а пришедши в себя, то истерически смеялась, то плакала. Лизавету Васильевну она совершенно не узнала: напрасно Павел старался ей напомнить о сестре, которая с своей стороны начала было рассказывать о детях, о муже: старуха ничего не понимала и только, взглядывая на Павла, улыбалась ему и как бы силилась что-то сказать; а через несколько минут пришла в беспамятство.

Павел, получивший от медика приказание не беспокоить мать в подобном состоянии, позвал сестру, и оба они уселись в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много горя, что слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось в эти минуты в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.

- Как мы с тобой давно не видались, Поль! - начала наконец Лизавета Васильевна.

- Давно, Лиза.

- Переменилась я с тех пор?

- Очень переменилась.

- У меня двое детей; старший сын ужасно похож на тебя.

- А муж твой, Лиза?

- Муж у меня, братец... он немного ветрен; но, впрочем, добрый человек и, кажется, любит меня.

- Зачем же ты за него вышла? - спросил Павел, глядя на сестру.

- Богу так угодно! Нас сосватала тетушка: она уговорила батюшку и матушку, насказавши им о бесчисленном богатстве моего мужа.

- И что ж? Это вышло правда?

- Правда, - отвечала с горькою улыбкою молодая женщина.

- Помнишь, что ты мне говорила?

- Что я тебе говорила?

- Что ты...

Молодая женщина улыбнулась.

- Это давно уж прошло, - отвечала она, вспыхнув.

- Тебя не уговаривали выйти за другого?

- Нет, Поль, я сама первая согласилась, - отвечала молодая женщина.

- Не может быть!

- Отчего ж не может быть?.. Но, впрочем, перестанем говорить об этом, Поль... Это была глупость и больше ничего.

- А я на днях еще встретил Бахтиарова.

Лизавета Васильевна вдруг побледнела.

- Разве он здесь? - спросила она, стараясь скрыть внутреннее волнение; но голос ее дрожал, губы слегка посинели...

Павел молчал и только внимательно посмотрел на сестру.

- Лучше поговорим о тебе, - начала Лизавета Васильевна, стараясь переменить предмет разговора. - Что ты с собой хочешь делать?

Этот вопрос, в свою очередь, смутил Павла.

- Не знаю, - отвечал он после минутного молчания.

- Ты думаешь здесь служить?

- Нет.

- Так, стало быть, ты хочешь уехать, опять с нами расстаться надолго?

- Да мне надобно бы было ехать.

- Но матушка? Как ты ее оставишь?

Павел задумался.

- Мое положение, - начал он, - очень неприятно... Я думал непременно ехать.

- Поживи, братец, с нами.

- Нельзя, Лиза, мне бы хотелось поподготовить себя и выдержать на магистра.

- Ну, а потом что?

- А потом... потом может быть очень хорошо... это лучшая для меня дорога.

- Так поезжай.

- А матушка?..

Лизавета Васильевна несколько минут ничего не отвечала.

- Ей, может быть, сделается лучше, - начала она, - и ты поедешь; она тоже к тебе приедет.

Разговор этот был прерван приездом Перепетуи Петровны.

- Лизанька! Друг мой! Ты ли это? - вскрикнула она, почти вбежавши в комнату, и бросилась обнимать племянницу; затем следовало с полдюжины поцелуев; потом радостные слезы.

- Давно ли ты, милушка моя, приехала? - говорила тетка, несколько успокоившись и усаживаясь на диване.

- Сегодня утром.

- Ну, слава богу, слава богу! Что сестричушка-то? Я и не спросила об ней.

- Матушка заснула, - отвечал Павел.

- Ну, слава богу, слава богу! Пусть ее почивает. Здравствуй, Паша. Я тебя-то и не заметила; подвинь-ка мне скамеечку под ноги; этакий какой неловкий - никогда не заметит. - Павел подал скамейку.