Тлен   ::   Зуев Александр

В проясневшем воздухе тянуло бодрым шумом, махали над головой мохнатые лапы ветвей, как бы показывали растет в тайболе новый зверь.

XV

Охотники шагали по сторонам. Только перед самым просветом вскочил на телегу Василь Петрович, угнездил ноги меж покорно раскинутых медвежьих лап, подобрал возжи и стоя выехал на опушку.

Зашедший вперед Аврелыч стоял у края, издали махал и кричал что то, не разобрал Василь Петрович. Видел только, как в светлом лесном окошке кинулся бегом Ерасим и пропал.

Кобыла рванулась под дернувшими возжами и прытко выскочила на свет. И вырос перед глазами, дорогу загораживая, старый крест, раскинул руки в светлой, огромной пустоте. Лежала внизу Гледунь, вся в голубом застойном дыму, неясно белелись заречные поля.

А Шуньги не было. Стояли только разваленные углы, загородили дорогу растащенные обожженные бревна, да печки торчали из черных угольных куч, еще куривших высокими столбиками дыма. Было пусто кругом.

Видел председатель, - сразу побурело лицо у Аврелыча, будто от стужи, махнул он рукой на черный шуньгинский раззор.

- Вот те и... что я те про бельков сказывал...Э-эх!

Недосказал и свернул с дороги в сторону, пошел по обочине ровно, без оглядки, вытягивая ноги по петушиному, будто обмеривал землю. Топнул тут ногой председатель по задрожавшему крепким мясом медвежьему плечу и слез с телеги.

Подошла к нему походкой слепой баба Марь, ткнулась в плечо, сказала, давясь слезой:

- Вася, все добро сгубили...

Дернул плечом Василь Петрович, будто не хотел слушать.

Проходила тут еще бабка одна, несла горелые сковородки, посмотрела долго на медвежью голову с зеленой елкой в глотке, смотрела на крутые нагуленные бока, на смешной овечий хвост. Сказала боязливо:

- Матеряюш-шой!

И пошла, поджала губы в обиде:

- Ишь ведь какой! Молошник!

Василь Петрович пошел к баням, издали завидел - сидели на бревнах темные притихшие мужики. Прошел мимо Извековской баньки, посмотрел, как на приступке маленькая Олька шустрыми

пальчиками роется в голове у Маланьюшки, кочетком вшей выскабливает.

- Где Епимах?

Махнула Олька кочетком к мужикам, - повернул, подошел тихо. Глянули исподлобья мужики и смолкли.

- Ну как, погоревши? - спросил председатель.

- Сам не видишь? - ответил недобро Епимах, колупнул с бревна жухлую корку и бросил под ноги. Наступил на нее сразу председатель.

- Вижу. Как знаете - пожог кто, али так?

- С тебя пошло, с задов. Толкуем, баба заронила.

- Та-ак.

И стало от этого беспокойно мужикам, высматривали темно, к чему клонит председатель. А тот толкнул ногой обгорелый чурачек в сторону и засмеялся треснутым смехом.

- А я-то знаю, чья рука пожгла. Ну, поглядите мне в глаза? Все! Ну-ко, Епимах, погляди, не утыкай глаза. Естега, а ты куда нос воротишь? Ну, гляди теперь все! Гляди, гляди! Что, горят глазища-то? У, волки!

Уперся взглядом тяжелым и темным, будто наводил на всех заряженное ружье.

Молчали мужики, только Епимах усмехнулся сбелевшими губами.

- Может, сам пожог. Было, ведь, за тобой слово, спомни-ко?

- Нет, не было, друг.

- А, не было! Не было, говорит! А кто сулился каленой клюкой нас выжигать? А-га!

Опять сорвал трухлявую кожуру Епимах и хлопнул о-земь. И опять же наступил на ту кожуру председатель.

- Ну, сулил, да, видно, просулился. Не жалею, что и погорели!

Даже голову вскинул - нет, не жалко.

- Радуися, может? - поднялся Епимах.

- Да вот и радуюсь, - что возьмешь?

Озлобились сразу мужики.

- Люди думают, как пособить, а он, ишь, рад!

- Худо черась били!

- Под суд подляка! - закричал тут Епимах. - Все одно: не жить, не быть ему с нами! Богобоец, проклята душа, уходи!

- Под су-уд, говоришь? - подошел к нему председатель. - Меня-а? Ну, не-ет!

Оскалился весь и назад отскочил и уши опасно прилегли к затылку.

- Наперво-то тебе будет суд.