Ты плохо убил его, док   ::   Шуля-табиб Владимир

Миссис Шухат смотрела на него с недоумением:

– Are you o'key, mister Goldin?

– Yes, I am fine!

Гольдин взглянул на часы и ужаснулся: до срока подачи сочинений оставалось минут двадцать. К черту воспоминания, надо писать! Торрес этот и…Валера Король, комбат– жестоки оба, конечно, жестоки, но… Все, пишем…



Я.Гольдин

ГруппаLSL-93-7

ПРАВО НА ЖЕСТОКОСТЬ.

Мне не нравится парикмахер. Мне понятнее и ближе капитан Торрес, ближе и интереснее. Возможно, это связано с моей прошлой профессией: я был военным врачом в десантных войсках, я знал несколько человек, похожих на капитана Торреса.

Прежде всего, капитан Торрес – профессиональный военный, офицер. В одном из советских фильмов была такая фраза: «Есть такая профессия– защищать родину». Красивое враньё: нет такой профессии! Защита Родины– всего лишь частный случай. Армейский офиивр– это профессиональный убийца, работающий в интересах своей страны. Интересы не всегда внешние и далеко не всегда совпадают с понятием «защита Родины». Я не хочу рассуждать на тему, хорошая это профессия или плохая. Если каждая страна имеет свою армию, значит, профессия эта людям необходима. В принципе любой человек в определенных условиях может стать убийцей. Офицер не выбирает ни время войны, ни своих врагов. Правители страны решают, кто друг, а кто враг. И обсуждению в войсках это не подлежит: страшно подумать, что может произойти, если каждый военный сам начнет решать этот вопрос. Но если человек лишен права выбора, он должен быть лишен и ответственности за чужой выбор: глупо злиться на ружье за то, что оно убило человека. Оно изначально – инструмент убийства и ни на что иное не пригодно, другое дело, что офицер не должен быть палачом.



Гольдин положил авторучку, сжал ладонями виски, закрыл глаза. Хорошо им тут рассуждать, в сытой и благополучной Америке. Их бы в тот самый лес в Колумбии, к капитану Торресу. Или в Афган…

К Джиде рота подошла часа через два – горы все же не стадион, да и устали по такой жарище. «Вертушки» уже отработали, над развалинами кишлака тянулся дым. Метрах в семистах от кишлака комбат остановил роту, приказал залечь вдоль невысокой каменной гряды и перевести дух. Сам же взобрался повыше и направил бинокль на руины. Все было, как обычно, все знакомо, тревожили только мертвая тишина и полное отсутствие каких-либо признаков жизни. Так не бывает: ни одна бомбежка с орудийно-пулеметной стрельбой с воздуха не может уничтожить всех до единого, ведь не открытое поле же – дувалы. Не бывает, но есть: никого, ни собаки, ни курицы.

– Ну что, док, скажешь? Куда же они, в лоб их мать, подевались?

– Увидели вертушки и разбежались, – пожал плечами доктор,

– Разбежались, говоришь? Хрена тебе! А где же те, кто неудачно разбежался? Трупы где? Или вертушки всё в „молоко» садили? Не верю, док, ребята Саши Гниденко стреляют как боги! Херня здесь какая-то! Где же, в лоб их мать, трупы?

– Да уволокли они трупы! Они же всегда утаскивают, похоронить по обычаю, а то ведь в рай не попадешь, особенно если чалму потерял: без нее не докажешь, что правоверный, обрезание и у евреев есть…

– Так быстро уволокли? – прищурился комбат. – И собак тоже? Нет, док, разбежались они ДО вертушек! До! И мне это ни хера не нравится! Радист, ко мне!

– Я здесь, товарищ капитан!

– Свяжись с «Медведем», запроси вертушки прикрытия!

– Валера! – недоуменно поднял плечи Гольдин. – Что с тобой, какие вертушки? Нет же никого! На смех же поднимут!

– На смех? Ишь ты, Кутузов недоделанный! Командую здесь я, а я страсть как не люблю, когда трупы разбегаются до меня: они потом оживают, мать их в лоб!

– Товарищ капитан! – доложил радист. – Вертушки будут через 15-20 минут!

– Тогда пошли! Первый взвод справа, второй слева, третий остается на месте, прикрывает огнем, если что.