Убивец   ::   Короленко Владимир Галактионович

Входя в комнату, он слегка запнулся за порог, оглядел то место; за которое задел, потом вышел на середину и остановился. Его походка была ровна и спокойна. Широкое лицо, с грубоватыми, но довольно правильными чертами, выражало полное равнодушие. Голубые глаза были несколько тусклы и неопределенно смотрели вперед, как будто не видя ближайших предметов. Волосы подстрижены в скобку. На новой ситцевой рубахе виднелись следы крови.

Проскуров передал мне "форму" и, подвинув перо и чернильницу, приступил к обычному опросу.

-- Как зовут?

-- "Иван тридцати восьми лет".

-- Где имеете место жительства? :

-- Без приюту... в бродяжестве...

-- Скажите, Иван тридцати восьми лет, вами ли совершено сего числа убийство ямщика Федора Михайлова?

-- Так точно, ваше благородие, моя работа... Что уж, видимое дело...

-- Молодец! -- одобрил бродягу Безрылов.

-- Что ж, ваше благородие, зачем чинить напрасную проволочку?.. Не отопрешься.

-- А по чьему научению или подговору? -- продолжал следователь, когда первые ответы были записаны. -- И откуда у вас те пятьдесят рублей тридцать две копейки, которые найдены при обыске?

Бродяга вскинул на него своими задумчивыми глазами.

-- Ну, уж это, -- ответил он, -- ты, ваше благородие, лучше оставь! Ты свое дело знаешь, -- ну, и я свое тоже знаю... Сам по себе работал, больше ничего... Я, да темная ночка, да тайга-матушка -- сам-третей!..

Безрылов крякнул и с наслаждением отхлебнул сразу полстакана, кидая на Проскурова насмешливый взгляд. Затем он опять уставился на бродягу, видимо любуясь его образцовою тюремною выправкой, как любуется служака-офицер на бравого солдата.

Проскуров оставался спокоен. Видно было, что он и не особенно рассчитывал на откровенность бродяги.

-- Ну, а не желаете ли сказать, -- продолжал он свой допрос, почему вы так зверски изрезали убитого вами Федора Михайлова? Вы имели против покойного личную вражду или ненависть?

Допрашиваемый смотрел на следователя с недоумением.

-- Пырнул я его ножиком раз и другой... -- Более, кажись, не было... Свалился он...

-- Десятник, -- обратился Проскуров к крестьянину, -- возьмите свечу и посветите арестанту. А вы взгляните в ту комнату.

Бродяга все тою же ровною походкой подошел к двери и остановился. Крестьянин, взяв со стола одну свечу, вошел в соседнюю горницу.

Вдруг жиган вздрогнул и отшатнулся. Потом, взглянув с видимым усилием еще раз в том же направлении, он отошел к противоположной стене. Мы все следили за ним в сильнейшем волнении, которое как будто передавалось нам от этой мощной, но теперь сломленной и подавленной фигуры.

Он был бледен. Некоторое время он стоял, опустив голову и опершись плечом о стену. Потом он поднял голову и посмотрел на нас смутным и недоумевающим взглядом.

-- Ваше благородие... хрестьяне православные, -- заговорил он умоляющим тоном, -- не делал я этого... Верьте совести -- не делал!.. Со страху нешто, не помню... Да нет, не может этого быть...

Вдруг он оживился. Глаза его в первый раз сверкнули.

-- Ваше благородие, -- заговорил он решительно, подходя к столу, -пишите: Костюшка это сделал, -- Костинкин -- рваная -- ноздря!.. Он, беспременно он, подлец!.. Никто, как он, человека этак испакостил. Его дело... Все одно: товарищ, не товарищ-- знать не хочу!.. Пишите, ваше благородие!..

При этой неожиданной вспышке откровенности Проскуров быстро выхватил у меня перо и бумагу и приготовился записывать сам. Бродяга тяжело и как будто с усилием стал развертывать перед нами мрачную драму.

Он бежал из N-ского острога, где содержался за бродяжество, и некоторое время слонялся без дела, пока судьба не столкнула его, в одном "заведении", с Костюшкой и его товарищами. Тут в первый раз услышал он разговор про покойного Михалыча. "Убивец", мол, такой человек, его ничем не возьмешь: ни ножом, ни пулей, потому заколдован". -- "Пустое дело, господа, -- я говорю: -- не может этого быть.