Ужиный угол   ::   Осинский Валерий

– Один умный человек сказал, что современная женщина так же слезлива и груба сердцем, как в средние века! А, глядя на тебя, Наталья, добавлю, коня ты остановишь, чтоб было на ком пахать, а в горящую избу войдешь из жадности! Говорят, ненависть женщины может понять только другая женщина. Но я тебя понимаю. Для тебя, жены боевого офицера, я люмпен, горьковский тип! На тебя свалилось…

– Не болтай!

– Обо мне еще заговорят! Главное, не мешай русскому человеку власть и он поднимется!

– А кто же тебе тут мешал? – спросила Кузнецова.

– Посмотрим, как ты осядешь! Земля государственная. Не твоя. В своем огороде копайся! А как поднимешься, найдутся охотники на твое добро! Кто землей владеет, тот и страной владеет. Это тебе не нефть, земля пребывает в веках! А кто власть добром отдавал? Вот когда все из-под земли выкачают, и хлебушка купить не на что будет, тогда и скажут, берите, да растите, а то амбец нам всем. Все жрать хотят, а земледельца с прахом равняют! Хоккеист такие деньжищи клюшкой загребает, что область год кормить можно. А откуда денежки? От марксовой прибавочной стоимости? Шиш, Коля! – Молотков предъявил кукиш с черным трудовым ногтем на большом пальце. – От таких лохов, как мы с тобой!

– Времена не те! Земля есть. Работай! – сказал пилот.

– Много ты знаешь о временах. Что ты видел, кроме своих вертушек!

Молоткова слушали в пол-уха. «Пустомеля!» – называла его Наталья. Но дружила с ним.

У озера по грибы Кузнецовых застал ливень. Небо озаряли фиолетовые всполохи, как черные горы, перевернутые вершинами вниз. Мокрый Филя жался к людям. За сотками картофеля и поленицей под навесом виднелась изба Молоткова, черная от времени.

Леня дал переодеться в сухое. В теплой избе согрелись. (От шерсти Фили повалил пар, разнося крепкий псиный дух, зверь, поймав чей-либо взгляд, коротким взмахом хвоста просил его извинить за вторжение, и пришлось вывести пса в сени). Но к вечеру Денис пылал. Леня хлопотал возле больного: одеяло подобьет, воды принесет. Обтерли мальца самогоном. Не помогло. Тогда Молотков нырнул в рыбацкие сапоги, накинул плащ-палатку и по хляби отправился в деревню за знахаркой. Привез ее на «попутном» самосвале. Водителя, злого спросонья, долго уговаривал взять за извоз курами. Затем из комода достал «нычку». Водитель повертел мятые ассигнации и сообщил, что «здесь и половины нет». Посмотрел на горевшего мальчишку, на мужика с черной повязкой на глазах и, матерно ругаясь, пошел в кабину греться самогоном.

– Где ты его нашел? – спросил Кузнецов.

– Дорогу к озеру строят. Слышал? Он у Петровны заночевал, – кивнул Молотков на маленькую старуху, хлопотавшую над больным. В черном платке она походила на грача, важно шагавшего по комнате.

В холостяцком жилище Молоткова по назначению была приспособлена единственная комната. В другой – хлам. Хозяин постелил пилоту на топчане. Но обоим не спалось. Душевная хлопотливость Лени тронула гостя. Подействовали травы знахарки: Денис взмок, будто в воду нырнул. Его переодели, и он уснул. Мать устроилась рядом. Леня укрыл ее овчинным полушубком. Отодвинув сухие вязанки чеснока, и смахнув шелуху, мужики устроились у края стола.

Буря где-то повалила столбы электропередачи. Под свечку, непогоду и самогон завихрилась мысль, как водоворот вокруг пустого места. Пилот пригубил для компании. Задушевные разговоры отшумели в юности, но сейчас обстоятельства располагали.

– Злоба в людях, Коля, ибо веры нет! – вел в полголоса монолог Молотков. В майке и портах он доверительно подался к собеседнику и по привычке пытался заглянуть под черную повязку, в глаза. От жестикуляции пламя дрожало, и на стене шевелились две гигантские тени. – Знание умножает печаль.