В круге первом (том 2)   ::   Солженицын Александр Исаевич

Видно было, как младшина озабоченно просеменил на кухню, потом в штаб, опять на кухню, опять в штаб. Еще было видно, как, не дав Спиридону дообедать, его пригнали разгружать елку с грузовика. Он на ходу вытирал усы и перепоясывался. Младшина, наконец, не пошел, а почти пробежал на кухню и вскоре вывел оттуда двух поварих, несших вдвоем бидон и поварешку. Третья женщина несла за ними стопу глубоких тарелок. Боясь поскользнуться и перебить их, [391] она остановилась. Младшина вернулся и забрал у нее часть. В комнате возникло оживление победы. Обед появился в дверях. Тут же, на краю стола, стали разливать суп, зэки брали тарелки и несли в свои углы, на подоконники и на чемоданы. Иные приспосабливались есть стоя, грудью привалясь к столу, не обставленному скамейками. Младшина с раздатчицами ушли. В комнате наступило то настоящее молчание, которое и всегда должно сопутствовать еде. Мысли были: вот наварный суп, несколько жидковатый, но с ощутимым мясным духом; вот эту ложку, и еще эту, и еще эту с жировыми звездочками и белыми разваренными волокнами я отправляю в себя; теплой влагой она проходит по пищеводу, опускается в желудок - а кровь и мускулы мои заранее ликуют, предвидя новую силу и новое пополнение. "Для мяса люди замуж идут, для щей женятся" - вспомнил Нержин пословицу. Он понимал эту пословицу так, что муж, значит, будет добывать мясо, а жена - варить на нем щи. Народ в пословицах не лукавил и не выкорчивал из себя обязательно высоких стремлений. Во всем коробе своих пословиц народ был более откровенен о себе, чем даже Толстой и Достоевский в своих исповедях. Когда суп подходил к концу и алюминиевые ложки уже стали заскребать по тарелкам, кто-то неопределенно протянул: - Да-а-а... И из угла отозвались: - Заговляйся, братцы! Некий критикан вставил: - Со дна черпали, а не густ. Небось, мясо-то себе выловили. Еще кто-то уныло воскликнул: - Когда теперь доживем и такого покушать! Тогда Хоробров стукнул ложкой по своей выеденной тарелке и внятно сказал с уже нарастающим протестом в горле: - Нет, друзья! Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой! Ему не ответили. [392] Нержин стал стучать и требовать второго. Тотчас же явился младшина. - Покушали? - с приветливой улыбкой оглядел он этапируемых. И убедясь, что на лицах появилось добродушие, вызываемое насыщением, объявил то, чего тюремная опытность подсказала ему не открывать раньше: - А второго не осталось. Уж и котел моют. Извините. Нержин оглянулся на зэков, сообразуясь, буянить ли. Но по русской отходчивости все уже остыли. - А что на второе было? - пробасил кто-то. - Рагу, - застенчиво улыбнулся младшина. Вздохнули. О третьем как-то и не вспомнили. За стеной послышалось фырканье автомобильного мотора. Младшину кликнули - и вызволили этим. В коридоре раздался строгий голос подполковника Климентьева. Стали выводить по одному. Переклички по личным делам не было, потому что свой шарашечный конвой должен был сопровождать зэков до Бутырок и сдавать лишь там. Но - считали. Отсчитывали каждого совершающего столь знакомый и всегда роковой шаг с земли на высокую подножку воронка, низко пригнув голову, чтобы не удариться о железную притолоку, скрючившись под тяжестью своих вещей и неловко стукаясь ими о боковые стенки лаза. Провожающих не было: обеденный перерыв уже кончился, зэков загнали с прогулочного двора в помещение. Задок воронка подогнали к самому порогу штаба. При посадке, хотя и не было надрывного лая овчарок, царила та теснота, сплоченность и напряженная торопливость конвоя, которая выгодна только конвою, но невольно заражает и зэков, мешая им оглядеться и сообразить свое положение. Так село их восемнадцать, и ни один не поднял голову попрощаться с высокими стройными липами, осенявшими их долгие годы в тяжелые и радостные минуты.