Вечер в Византии   ::   Шоу Ирвин

– Ты не боишься, что тебя подслушивают? – спросил он.

Временами на Констанс нападала подозрительность: ей чудилось, что к ее телефону подключаются то французские налоговые агенты, то американская служба по борьбе с наркотиками, то бывшие любовники – высокопоставленные дипломаты.

– Я же не говорю ничего такого, чего французы сами не знают. Они гордятся своей несносностью.

– Как твои дети?

– Нормально. Удачное сочетание – у одной характер ангельский, другой – совершенный чертенок.

Констанс была замужем дважды: один раз – за итальянцем, другой – за англичанином. Мальчик родился от итальянца; к одиннадцати годам его уже четыре раза выгоняли из школы.

– Джанни вчера опять отправили домой, – равнодушно сообщила Констанс. – Хотел устроить побоище на уроке рисования.

– Ты уж скажешь, Констанс. – Крейг знал, что она склонна к преувеличениям.

– Ну, может, не побоище. Кажется, он хотел выбросить из окна какую-то девочку в очках. Чего, говорит, она на меня все смотрит. В общем, ничего особенного. Через два дня вернется в школу. А Филиппу, кажется, собираются премировать по окончании семестра «Критикой чистого разума». Они проверили ее «IQ» [3] и говорят, что она, наверно, станет президентом корпорации, выпускающей ЭВМ.

– Передай, что я привезу ей матросскую тельняшку.

– Прихвати заодно и парня, на которого она могла бы эту тельняшку надеть, – сказала Констанс. Она была убеждена, что ее дети, как и она сама, помешаны на сексе. Филиппе было девять лет. Крейгу казалось, что в этом возрасте его собственные дочери не сильно отличались от нее. Если не считать того, что она продолжает сидеть, когда входят взрослые, и употребляет иногда заимствованные из лексикона матери выражения, которых он предпочел бы не слышать.

– Как дела в Канне?

– Нормально.

Гейл Маккиннон предупредительно встала и вышла на балкон, но он был уверен, что она слышит все и оттуда.

– Да, вот что, – сказала Констанс. – Вчера вечером я замолвила за тебя словечко одному твоему старому знакомому.

– Спасибо. Это кому же?

– Я ужинала с Давидом Тейчменом. Он мне звонит всякий раз, когда заезжает в Париж.

– Как и тысячи других людей, которые звонят тебе всякий раз, когда заезжают в Париж.

– Не хочешь же ты, чтобы женщина ужинала одна, правда?

– Ни в коем случае.

– К тому же ему, наверно, лет сто уже. Едет в Канн. Говорит, что собирается основать новую компанию. Я сказала ему, что у тебя, возможно, что-нибудь для него найдется. Он будет тебе звонить. Не возражаешь? В худшем случае он безвреден.

– Если бы ты сказала это при нем, он умер бы от оскорбления.

Дэвид Тейчмен более двадцати лет терроризировал Голливуд.

– Да я и при нем не молчала. – Она вздохнула в трубку. – Скверное утро было у меня сегодня. Проснулась, протянула руку и сказала: «Черт бы его побрал».

– Почему? – Потому что тебя не было рядом. Скучаешь по мне?

– Да.

– Ты говоришь таким тоном, словно сидишь в полицейском участке.

– Что-то в этом роде.

– Не клади трубку. Мне скучно. Вчера ты ел на ужин рыбу в белом вине?

– Нет.

– Ты по мне скучаешь?

– На это я уже ответил.

– Любая женщина скажет, что это очень сухой ответ.

– Я не хотел, чтобы это было воспринято именно так.

– Ты жалеешь, что я не с тобой?

– Да.

– Назови меня по имени.

– Сейчас я предпочел бы этого не делать.

– Как только положу трубку, меня начнут мучить подозрения.

– Пусть они тебя не мучают.

– Напрасно я трачу деньги на этот разговор. Со страхом жду следующего утра.

– Почему?

– Потому что, когда я проснусь и протяну руку, тебя опять не будет рядом.

– Не будь такой жадной.

– Да, я жадная женщина. Ну, ладно. Не знаю, кто там с тобой сейчас в номере, но ты мне позвони, когда освободишься.

– Идет.

– Назови меня по имени.

– Несносная.