Вешние воды   ::   Хемингуэй Эрнест

Телеграфист с любопытством поднял на него глаза,

— Скажите, вы не из сказки?

— Нет, — ответил Скриппс. — Я не понимаю, что это значит — «из сказки».

— А зачем вы носите с собой птицу?

— Птицу? — переспросил Онриппс. — Какую птицу?

— Ту, что у вас под рубашкой.

Скриппс оторопел. Кто он такой, этот телеграфист? И вообще — что за люди идут работать телеграфистами? Вроде композиторов? Или вроде художников? Или вроде писателей? Или, может, вроде тех, что делают рекламу для американских еженедельников? Или вроде европейцев, измотанных и опустошенных войной, понапрасну проживших свои лучшие годы? Можно ли рассказать этому телеграфисту все о себе? Поймет ли он?

— Я шел домой, — начал Скриппс. — Миновал Манселонскую школу...

— У меня в Манселоне знакомая девушка, — сказал телеграфист. — Этель Энтрайт. Может, знаете?

Значит, не к чему рассусоливать. Не стоит. Он не станет распространяться. Скажет только главное. К тому же на улице страшная холодина. Попробуй-ка постой на платформе, где бушует ледяной ветер. Что-то подсказывало Скриппсу: рассказывать дальше не стоит. Он посмотрел на оленей, что лежали кучей, застывшие и мерзлые. Наверно, и они когда-то любили. Среди них были самки и самцы. У самцов рога. Только так их и можно различить. С кошками дело куда трудней. Во Франции, например, котов кастрируют, а коней нет. Далеко же она, эта Франция...

— Меня бросила жена, — вдруг сказал Скриппс.

— Это и не удивительно, если вы бродите бог знает где, с птицей за пазухой, — сказал телеграфист.

— Что это за городок? — спросил Скриппс.

Миг духовного общения между ними оборвался. Впрочем, его и не было. А мог бы быть. Нечего и пытаться остановить то, что ушло. То, чему нет возврата.

— Петоски, — ответил телеграфист.

— Благодарю, — сказал Скриппс.

Он повернулся и побрел в это безмолвное и безлюдное сейчас северное местечко. К счастью, у него в кармане 450 долларов. Как раз перед тем, как идти пьянствовать со своей старухой, он продал Джорджу Хорасу Лоримеру один рассказ. И зачем он вообще пошел? К чему все это было, право?

Навстречу ему шли два индейца. Они глянули на Скриппса, но на их лицах не дрогнул ни один мускул. Их лица остались невозмутимыми. Оба зашли в парикмахерскую Маккарти.



5

Скриппс О'Нил потоптался перед дверью парикмахерской. Внутри было людно. Одних брили, других подстригали. Третьи сидели на высоких стульях вдоль стены и курили, ожидая своей очереди и любуясь развешанными на стенах картинами или собственными отражениями в длинном зеркале. Не зайти ли туда и ему, Скриппсу? В кармане у него четыре с половиной сотни. Значит, он может идти куда захочет. Он снова нерешительно заглянул в окно. Зрелище было заманчивое. Мужское общество, теплое помещение, белые халаты парикмахеров, сами мастера, ловко щелкавшие ножницами или наискось водившие лезвиями бритв по намыленным щекам клиентов. Они все-таки здорово орудовали своими инструментами, эти парикмахеры. И все же не этого хотелось Скриппсу. Ему хотелось чего-то другого. К тому же и о пичуге надо было позаботиться.

Скриппс О'Нил повернулся спиной к парикмахерской и, широко ступая, зашагал по улице этого безмолвного и холодного северного городка. По правую руку тянулся ряд плакучих берез, их голые ветви свисали под тяжестью снега до самой земли. Издалека до него донеслось слабое звяканье бубенцов. Наверно, по случаю рождества. На юге дети сейчас пускают шутих и выкрикивают: «Рождественский дар! Рождественский дар!» Его отец был с юга. Солдат повстанческой армии. Еще в дни Гражданской войны. Генерал Шерман сжег их дом во время своего похода к морю.

— Война — это адская штука, — сказал Шерман. — Но вы ведь все понимаете, миссис О'Нил.