Худловары   ::   Шелли Мерси

На занятия мы ходили в стохастическом режиме и садились на задних рядах. Для преподов, привыкших к тупицам на галерке, это был сюрприз. Дождавшись, когда лысеющий доцент испишет четыре доски формулами и слегка зависнет, кто-нибудь из нас вяло сообщал с задней парты:

— Извините, но вы на первой доске потеряли минус.

Препод, чертыхнувшись, начинал цепочку формул сначала. Через полчаса он объявлял, что теорема снова доказана. И с опаской косился на задний ряд. Скукота.

Один только раз случился педагогический прорыв. Профессор по теории вероятностей заболел. Только мы обрадовались, что не придется слушать однообразные задачки про черные и белые шары — не тут-то было. За профессора на семинар пришел слегка поддатый аспирант.

— Так, — сказал он, с ухмылкой оглядев аудиторию. — В покер кто играет?

Поднялась пара неуверенных рук. А затем почти все остальные.

— Нормально, — кивнул чувак. — Кто скажет вероятность «стрита», получит зачет.

— После первой сдачи или?.. — с интересом спросил задний ряд.

И понеслась. Лучший математический семинар в моей жизни. Но все остальное — увы. Что нам оставалось делать? Раздолбайство — мать поэзии.

Поэзии было навалом: опытные девушки со старших курсов и спиритические сеансы, нокауты на боксе и великие коммерческие планы, «Пинк Флойд» вперемежку с Шопеном и чай вперемешку с тараканами. Даже в прыщах была поэзия, если учесть, сколько химикатов было на них переведено: Менделеев отдыхает. Но мы сейчас говорим о болезни посерьезнее, да? О том, что требует бумаги.

За неделю опытов с пишмашинкой, изрядно затрахав нас громкой долбежкой по клавишам, Серж победил мальчика-свешивателя и заставил его взять в руки скрипку. Вслед за Гумилевым Серж напечатал что-то свое, а потом — сборник лучших стихов нашей комнаты. Само собой, все мы были гениями. Но друг друга считали «несамобытными». Было решено напечатать сборник и дать его оценить незаинтересованным соседям по общаге.

Основательнее всех готовил свои стихи Вах. Тщательно их переписывал, а порой даже ел. Оставшиеся он читал нам. Мы помогали, как могли:

— Вот эта строчка «волос твоих отлив» — по-моему, неудачная. Ассоциации дурацкие. Знаешь, иногда говорят — «пойду отолью». Ну типа поссать.

— Хорошо, пусть будет вот так: «волос твоих разлив».

— Теперь вообще кранты. Армянский разлив!

— Да ты стебешься! Во, сейчас у Бельца спросим. Серж, какие ассоциации у тебя вызывает слово «разлив»?

— Ну, это… Ленин в Польше.

Когда сборник был готов, мы стали раздавать его знакомым. Те отвечали полезными советами. Одноклассники Глеб и Андрюха, обитающие на физфаке, заставили меня прочесть текст Маяковского «Как писать стихи». Так я узнал, что для написания стихов нужно понимать цели своего класса, а также иметь велосипед и зонтик.

Но кто из нас лучший поэт, так и не выяснилось. Сейчас из всего сборника я помню только один стих Сан-Саныча. Наверное, он и был лучшим:

я думаю о возвышенном

но не выражаю словами

со стороны я какой-то униженный

и не уважаемый вами

я обычная серая мышь

думающая о свежем сыре

но иногда я взлетаю до крыш

и становлюсь единственным в мире

передо мной лежит он

грязная отвратительная дыра

а сверху звезд миллион

и на одну я смотрю до утра

Сан-Саныч и жил как настоящий поэт. Он вообще не заморачивался ходить в универ и вылетел прямо с первого курса.

А Белец, наоборот, сделался экстремально деловым — у него вдруг наметился ребенок. Серж переехал в семейную общагу, но время от времени заходил к нам и с очень серьезным видом забирал что-нибудь «свое» — тройник или настольную лампу с последней лампочкой. Сидя в темноте, мы с Вахом его жалели.