Захар Воробьев   ::   Бунин Иван Алексеевич

---------------------------------------------

Бунин Иван Алексеевич

Захар Воробьев



И. А. Бунин

Захар Воробьев

На днях умер Захар Воробьев из Осиновых Дворов.

Он был рыжевато-рус, бородат и настолько выше, крупнее обыкновенных людей, что его можно было показывать. Он и сам чувствовал себя принадлежащим к какой-то иной породе, чем прочие люди, и отчасти так, как взрослый среди детей, держаться с которыми приходится, однако, на равной ноге. Всю жизнь, - ему было сорок лет, - не покидало его и другое чувство - смутное чувство одиночества в старину, сказывают, было много таких, как он, да переводится эта порода. "Есть еще один вроде меня, - говорил он порою, - да тот далеко, под Задонском".

Впрочем, настроен он был неизменно превосходно. Здоров на редкость. Сложен отлично. Он был бы даже красив, если бы не бурый загар, не слегка вывороченные нижние веки и не постоянные слезы, стеклом стоявшие в них под большими голубыми глазами. Борода у него была мягкая, густая, чуть волнистая, так и хотелось потрогать ее Он часто, с ласковостью гиганта, удивленно улыбался и откидывал голову, слегка открывая красную, жаркую пасть, показывая чудесные молодые зубы. И приятный залах шел от него: ржаной запах степняка, смешанный с запахом дегтярных, крепко кованных сапог, с кисловатой вонью дубленого полушубка и мятным ароматом нюхательного табаку, он не курил, а нюхал.

Он вообще был склонен к старине. Ворот его суровой замашной рубахи, всегда чистой, не застегивался, а завязывался маленькой красной ленточкой На пояске висели медный гребень и медная копаушка. Лет до тридцати пяти носил он лапти Но подросли сыновья, двор справился, и Захар стал ходить в сапогах. Зиму и лето не снимал он полушубка и шапки. И полушубок остался после него хороший, совсем новый, зелено-голубые разводы и мелкие нашивки из разноцветного сафьяна на красиво простроченной груди еще не слиняли. Бурый котик, - опушка борта и воротника, - был еще остист и жёсток. Любил Захар чистоту и порядок, любил все новое, прочное.

Умер он совсем неожиданно.

Было начало августа Он только что отмахал порядочный крюк Из Осиновых Дворов прошел в Красную Пальну, на суд с соседом Из Пальны сделал верст пятнадцать до города: нужно было побывать у барыни, у которой снимал он землю. Из города приехал по железной дороге в село Шипово и пошел в Осиновые Дворы через Жилое: это еще верст десять. Да не то свалило его.

- Что? - удивленно и царственно-строго сказал бы он своим бархатным басом. - Сорок верст?

И добродушно добавил бы:

- Что ты, малый! Да я их тыщу могу исделать.

Был первый Спас. "Хорошо бы таперь для праздничка выпить маленько", - шутя сказал он в Шилове знакомому, петрищевскому кучеру, проходя по залитому мелом вокзалу, который, как всегда летом, ремонтировали. "Что ж не пьешь? Кстати бы и мне поднес", - ответил кучер. "Не на что, протратился, и так в грузовом вагоне ехал", - сказал Захар, хотя деньги у него были. Кучер подмигнул приятелю, уряднику Голицыну. Пристрял шиповский мужик, пьяница Алешка. И все четверо вышли из вокзала. Захар и Алешка пошли пешком, кучер сел в тележку, запряженную парой, - он выезжал за Петрищевым, да тот не приехал, - урядник на дрожки-бегунки. И Алешка тотчас затеял спор. может ли Захар выпить в час четверть?

- А с закуской? - спросил Захар, широко шагая по сухой земле, изрезанной колеями, возле высокой кобылы урядника и порой осаживая вниз оглоблю, поправляя косившую упряжь.

- Можешь требовать чего угодно на полтинник, - сказал кучер, человек недалекий, сумрачный.

- А проспоришь, - прибавил Алешка, оборванный мужик с переломленным носом, - а проспоришь, за все втрое отдашь.

- Нехай будя по-вашему, - снисходительно отозвался Захар, думая о том, чего спросить на закуску.