Зеленая бездна   ::   Садур Екатерина

Что же ты совсем не приходишь ко мне, не говоришь? Ты геометрию сделала?

Однажды в мае нас повели в бассейн. И параллельный класс, где учились Роман и Митька, тоже повели. Нас всех выстроили парами, мы держали в руках целлофановые мешочки с купальниками, полотенцами и резиновыми шапочками.

У нас в классе училась второгодница Женя Дичко. Она была из детдома. В десять лет ее взяли на воспитание дальние родственники. Она говорила "че?" вместо "что?", и когда к ней обращались даже по пустяку, она всегда недоверчиво отвечала: "Тебе чего? Чего надо? А, понятно!" Хотя ничего ей было не понятно. Когда она пришла к нам в класс, маленькая Галя сказала:

-- В детдоме всех детей бьют воспитатели.

-- У нас был очень хороший детдом, -- горячо ответила Женя. -- У нас почти не били, а если били, то только за дело!

-- А это что? -- спросила Галя. -- Откуда у тебя этот синяк?

-- Это меня мамка моя, тетя Маруся, поколотила, -- тут же объяснила Женя. -- За дело, конечно. Я кефир на коврик в коридоре пролила.

У нее были толстые вывороченные губы и широкие плечи. И сейчас, когда я вспоминаю эту Женю Дичко, я даже точно не могу припомнить ее лицо -- просто дрожащие губы и косая сажень в плечах. И эти дрожащие губы выговаривали в тоске: "Мои родители не любят меня! Они мной тяготятся!" Я привыкла слышать от нее только: "Ну че! Ты смотри у меня!", а тут вдруг это "тяготятся", сорвавшееся с языка и на всю жизнь надорвавшее мне сердце.

В душевой перед бассейном Женя Дичко стояла под струями воды -широкая, в крупных родинках, и ее уже почти совсем по-взрослому развитая грудь подпрыгивала после каждого шага. Взрослое и детское все еще боролись в ее широком теле, и эта борьба из ребенка превращала ее в подростка. Превращение казалось мне уродливым, и я все слышала, как с ее толстых губ срывается: "Они тяготятся... тяготятся..." -- и передергивалась.

Женя Дичко надела купальник, белый в черную клеточку, с пластмассовыми чашечками, вшитыми на месте груди, разбежалась по кафельному полу, прыгнула в бассейн и поплыла баттерфляем. По дороге она нагнала Митьку Козлика и отвесила ему крепкий подзатыльник. Митька нырнул с головой и хлебнул воды. Женя захохотала.

После бассейна Женя Дичко подошла к двери в раздевалке, я всегда думала, что там стенной шкаф для забытых вещей; но она молча припала к замочной скважине.

-- Ну ты того, -- сказала она мне. -- Иди, посмотри!

Я нагнулась и увидела соседнюю душевую и пар от горячей воды. У окна стоял Ромка-Простокваша совершенно голый, с длинным полотенцем на голове. Рядом прыгал Митька, засовывая ногу в штанину школьных брюк. Оба они были бледные, худые, и точно так же детство в их телах боролось с юностью, и юность побеждала -- с хрустом раздвигала в стороны плечи и вытягивала ноги. Все. Их плечи были уже не детскими и совсем не такими, как у девчонок.

-- Ну и что? -- сказала я.

-- Ты че, не понимаешь, что ли? -- засмеялась Женя Дичко. -- Хочешь, с улицы подойдем к окну, спрячемся в кустах. Там их душевая как на ладони.

Но мне стало стыдно Жени Дичко, мне не хотелось толкаться с ней под окнами. Я представила, как Ромка перед маленьким зеркальцем расковыривает прыщик на своем красивом лице, а Женя Дичко смотрит из кустов, отодвинув зеленую веточку.

-- Ну, Зоя, ну пойдем, -- тянула Женя, через каждое "ну" все настойчивее и настойчивее предлагая мне свою дружбу. -- Пойдем, Зоя, а то я так боюся одна!

Назавтра я сама подошла к Ромке.

-- Знаешь что, Простокваша, -- и вытянула руку. На запястье у меня висели синие стеклянные бусы. -- Это тебе. Носи на здоровье.

Надо сказать, что эти бусы в детстве мне отдала бабка. Я сидела в ее комнате, и она раскладывала на столе свои украшения из полиэтиленового мешочка, который она прятала в старых штопаных чулках.