Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы I-XXIX)   ::   Диккенс Чарльз

Через четверть часа он вернулся.

- Ну, как? - спросила моя бабушка, вынимая хлопчатую бумагу из ближайшего к нему уха.

- Ну, что ж, сударыня, мы... мы помаленьку подвигаемся, - отвечал мистер Чиллип.

- А-а-а! - протянула моя бабушка, презрительно и энергически тряхнув головой. И снова закупорилась.

Право же, право, - как рассказывал мистер Чиллип моей матери, - он испытал настоящее потрясение; да, если говорить только с профессиональной точки зрения, он испытал именно потрясение! Однако он сидел и смотрел на нее в течение двух часов, а она тоже сидела и смотрела на огонь, пока его снова не вызвали. После вторичной отлучки он опять вернулся.

- Ну, как? - спросила моя бабушка, снова вынимая хлопчатую бумагу из того же уха.

- Ну, что ж, сударыня, мы... мы помаленьку подвигаемся, - отвечал мистер Чиллип.

- А-а-а! - протянула моя бабушка. И так оскалила зубы, что мистер Чиллип не мог этого вынести. Впоследствии он говорил, что таким путем она, несомненно, рассчитывала сломить его дух. Поэтому он предпочел удалиться и сидел на лестнице, в темноте и на сильном сквозняке, пока не послали за ним снова.

Хэм Пегготи - он ходил в начальную школу и катехизис знал назубок, а стало быть, мог почитаться достойным доверия свидетелем, - Хэм Пегготи докладывал на следующий день, что час спустя случайно заглянул в гостиную и был тотчас же замечен мисс Бетси, в волнении шагавшей взад и вперед и набросившейся на него прежде, чем он успел спастись бегством. Теперь сверху доносились иногда голоса и шаги, которых, по его предположению, не могла заглушить хлопчатая бумага, ибо леди вцепилась в него, чтобы дать исход крайнему своему возбуждению, когда звуки становились громче. Держа свою жертву за шиворот и заставляя маршировать по комнате (словно он принял слишком большую дозу опия), она встряхивала его, ерошила ему волосы, рвала на нем рубашку, затыкала уши ему, как будто перепутала их со своими ушами, и всячески тормошила его и мучила. Это показание было отчасти подтверждено его теткой, которая увидела его в половине первого ночи, вскоре после его освобождения, и утверждала, что в тот момент он был так же красен, как и я.

Кроткий мистер Чилипп ни на кого и никогда не мог быть в обиде, тем более в такое время. Едва покончив со своими обязанностями, он бочком проскользнул в гостиную и самым смиренным голосом сказал моей бабушке:

- Ну что ж, сударыня, я имею счастье поздравить вас.

- С чем? - резко спросила моя бабушка.

Чрезвычайно суровый тон моей бабушки заставил вновь затрепетать мистера Чиллипа. Поэтому он слегка поклонился ей и слегка улыбнулся, чтобы ее умилостивить.

- Господи помилуй, что с ним такое? - нетерпеливо вскричала моя бабушка. - Онемел он, что ли?

- Успокойтесь, сударыня, дорогая моя! - самым вкрадчивым тоном сказал мистер Чиллип. - Больше нет никаких оснований волноваться, сударыня.

До сих пор почитается едва ли не чудом, как это моя бабушка не встряхнула его и не вытряхнула из него то, что он должен был сказать. Но она только тряхнула головой, впрочем сделала это так, что он совсем оробел.

- Ну, что ж, сударыня, - едва собравшись с духом, продолжал мистер Чиллип, - я имею счастье поздравить вас. Все кончено, сударыня, и все завершилось благополучно.

В продолжение тех пяти минут, какие мистер Чиллип посвятил произнесению этой речи, моя бабушка смотрела на него в упор.

- Как она себя чувствует? - спросила бабушка, складывая руки; к одной из них была по-прежнему привязана шляпка.

- Надеюсь, сударыня, она скоро будет чувствовать себя прекрасно, отвечал мистер Чиллип. - Прекрасно, насколько это возможно для молодой матери при столь печальных семейных обстоятельствах. Нет никаких возражений против того, чтобы вы повидали ее сейчас. Это может пойти ей на пользу.