Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)   ::   Миняйло Виктор Александрович

Я знаю, что так же поступила бы и она - большая любовь всегда готова принять судьбу и муки любимого человека.

Но наш "оппонент" все-таки победил нас в споре.

- Выведите етих антиллигентов и выпустите излишек вума из ихних дурных голов.

Нас потащили из хаты.

Почему именно меня с женой должны были убивать во дворе, а не в нашем доме, я не знал. Этого не знают и те, кто ставит расстреливать возле стены или привязывает к столбу. Да разве человеку не все равно, где умирать? Палачи за многие века своего существования выработали целые ритуалы убийства, и нарушение их, этих ритуалов, лишило бы палачей наслаждения от убийства. Одни из них сгоняют тысячные толпы к эшафоту, выставляют садистов в мантиях, и те под барабанную дробь изрекают: "Смерть!" Другие дают осужденному возможность помучиться в ожидании, надежде помилования до тех пор, пока венценосный палач не изречет то же самое: "Смерть!" Он, этот венценосный изверг, никак не натешится своей ролью, его раздирают сомнения, он даже зачастую прикладывает платочек к глазам, а писари, высунув языки от усердия и угодливости, записывают его "сомнения" на свитках папируса или пергамента, чтобы в конце завершить тем же самым, закономерным и яростным: "Смер-р-рть!"

И днем и ночью следят, чтобы приговоренный случаем не лишил себя жизни и не отнял бы тем самым у палачей наслаждение от зрелища, когда голова, брызнув кровью, отскакивает в сторону, как мяч.

И, выводя на казнь, затыкают осужденному рот, чтобы, избави бог, перед смертью не обругал черным словом всемогущего палача.

Нам с женой не затыкали ртов и не связывали рук за спиною.

Я не помню, что я думал тогда и чем жил. Но не забуду, как пронзительно кричала Ядзя, как ей затыкали рот, с каким страхом смотрели на нас куркули, когда мы спотыкались на собственном пороге.

Атаман с обходчиками и Ядзей остались в доме, а мы с Евфросинией Петровной стояли у стены и ждали, пока он выйдет и скомандует: "Огонь!"

Но вот он вылез, зло ругаясь, а за ним выкатились мужики. Они, как утопающие, хватались за полы его чумарки.

- Пан атаман!.. - слезно вопил Тадей.

- Сжальтеся, благодете-ель на-аш!.. - завывал и Тилимон.

- Недоноски! - рычал Шкарбаненко. - За вас головы не жалеишь!.. А вы сидели под жениными юбками и тада, как большевики власть забирали! Заразы! - И пинал их ногами, потому что вцепились они в него как репьи.

- Смилуйтесь, - заплакали оба, бросились ему в ноги.

- Тьфу, тьфу! - со злостью плевался атаман, выдирая ноги из их объятий, как из туны. - А винтовку за плечо да в лес?! А драться с коммунистами?! Дра-аться, дра-аться, туды вашу так!

Потом, обессилев от ярости, дыша, как загнанный конь, крикнул своим:

- Ат-ставить! Прикладами ету заразу в хату!

Команду выполняли с таким рвением, что я было подумал - не дойду.

- Так вот, - сказал Шкарбаненко почти спокойно, когда нас ввели в хату. - Вышло вам от народу помилованье. Можете покудова жить. А кару вам народ назначает такую: конхвискация всего имущества. Повезло вам, заразы!.. Садись, Степан, делай опис... Мы не грабители какие-нибудь. Оставим вам документ с моим подписом. А вы, ребятушки, выносите барахло на подводы!

И дом наш стал пустеть. Один из бандитов деловито просматривал пожитки, пригодное отбрасывал в сторону, другие - связывали узлы и выносили во двор. Несколько пар женских панталон с кружевом вызвали у них такое радостное удивление, что подошел сам атаман.

- З-забирай! - широко махнул он рукой. - Пускай товаришка вчительша ходит как все женчины. Не будет париться.

Исчезли из дому и швейная машинка, и самовар, и мраморный умывальник, и вилки с ножами, и наша праздничная одежда, и все, все. Только Ядзиного почему-то не тронули. Атаман ущипнул ее за грудь, девушка передернулась.

- Яловичка... - шлепнул губами Шкарбаненко. - Пойдем, паненка, с нами, с нами, казаками...