Час ворона   ::   Зайцев Михаил

Тьфу, блин! Разглядываю себя словно проститутка перед выходом на панель! Противно до блевотины, но ничего не попишешь, таковы правила игры. Банкиры небось тоже крутятся перед зеркалом, тестируют себя на «солидность». А я тестирую себя на «богемность». И потом, кто сказал, что проституткой стать легко? Чтобы стать проституткой, одного желания мало, нужно еще и соответствие...

К бело-черному костюму я добавил розовые очки и голубую, как у большинства богемствующих мужичков, сумку. Сразу оговорюсь, лично я принадлежу к сексуальному меньшинству в тусовке деятелей искусств. Я гетеросексуал. То есть я сплю исключительно с женщинами, что отрицательно сказывается на моей тусовочной репутации и имидже, но всему есть свои пределы... В сумку я сунул папку со сценарием и раскадровкой рекламного ролика про «Капитал», диктофон, дабы записывать все замечания и придирки заказчика-банкира к сценарию, если, конечно, он еще его примет, и не забыл положить побольше магнитофонных кассет — пусть банкир думает, что я готов слушать его пожелания хоть до утра понедельника. Все. Я собрался. Можно раздеваться и укладываться спать. Завтра встану пораньше — и на вокзал. Главное, отключить телефон, а то ночные звонки приятелей-музыкантов из поп-групп второй свежести и несостоявшихся кинозвездочек-актрисулек опять не дадут заснуть.

* * *



Рано утром в субботу я сунул в собранную с вечера сумку в дополнение к магнитофонным еще и видеокассету. И как я вчера про нее забыл? Это ж самое главное! На этой видеокассете записано все мое рекламно-клиповое творчество, и без нее к заказчику можно не ездить вообще.

Радуясь, что в последний момент вспомнил про демонстрационную кассету, я, позевывая, вышел из дома, поймал тачку и уже через час трясся в вагоне электрички.

Суббота, лето, солнце, а народу в электричке мало. Человек десять в каждом вагоне. Наверное, те, у кого есть дачи, еще вчера отправились за город, а остальные любители отдохнуть на природе еще спят. Времени половина девятого, день только начинается, и день выходной, соблазняющий лишним часом безнаказанного сна.

Я одиноко сидел на жесткой лавочке у окна. Под задницу подстелил газетку, дабы не запачкать белую джинсовую ткань. Голубую спортивную сумку пристроил на коленях. На нос нацепил очки и сквозь их розовые стекла пялился в окно, скучая от однообразия подмосковных пейзажей. Среди редких пассажиров я, естественно, выделялся своей броской внешностью и ярким бело-черным нарядом. Поэтому старался хотя бы скромным поведением компенсировать избыток интереса к моей неординарной персоне. Отчасти мне это удавалось. Но лишь отчасти. Старушка впереди, через три ряда кресел, не сводила с меня укоризненного взора. Когда я украдкой косил глаза, загипнотизированный ее взглядом, мог отчетливо, по слогам, прочитать в выцветших старческих зрачках уверенность бабушки в том, что «стиляга» и «тунеядец» — суть синонимы. Эту непреложную истину бабуля усвоила однажды, в начале шестидесятых, и пронесла через всю жизнь. Между прочим, бабуля мне была все равно симпатична, что бы она обо мне ни думала. Очень она напоминала мою родную деревенскую бабушку со стороны отца... Однако натыкаться постоянно на старушечий колкий взгляд было неприятно. И я решил смотреть только в окно. Не отрываясь.

Я так увлекся созерцанием лесополосы вдоль железнодорожного полотна, что не заметил, как в вагон вошли двое пацанов. Пацанят я заметил лишь тогда, когда они вплотную подошли ко мне.

— Дядя, червончик одолжишь? — Пацан постарше, лет двадцати двух, плюхнулся на лавку напротив. Ничего так пацаненок, килограммов на сто потянет. А личико детское, румяное да вихрастое. Как раз тот вариант, когда сила есть, остальное вроде и без надобности. Вместо футболки майка-тельняшка. На голом загорелом плече свежая татуировка: парашют и буквы ВДВ.