Город Солнца   ::   Виллолдо Альберто

Мой третий глаз, приученный видеть все совершенно иначе, чем два его физических брата, смотрит в прошлое, в тот весенний отъезд, и моргает от интуитивной вспышки, которая снова повела меня на землю инков. В повторяющихся снах и в высказывании старого хопи он распознает скрытые указания относительно того, что должно произойти. С помощью этого глаза я вижу себя сидящего с широко раскрытыми глазами и настороженно, в течение почти всей ночи полета в Лиму, чувствую свое нетерпение и беспокойство от какой-то неясной надежды.

В чем дело, неужели так неповторимо качество моих прежних приключений? Этот вопрос, вместе с мыслью, что я принял опрометчивое решение, т. е. затеял это сольное путешествие ради того, чтобы добыть кое-что из собственного прошлого, — терзал мне внутренности, словно какое-то висцеральное расстройство.

В Лиму я прибыл точно так же, как это происходило много раз в течение нескольких последних лет. Мой друг встретил меня на таможне; он мельком показал дежурным свое удостоверение, и они тут же пропустили меня.

Прошло около часа в транспортных пробках и незначительных разговорах, прежде чем он сообщил мне, что недавно место раскопок подверглось ограблению.

Командование воздушных сил, которое сейчас обеспечивает безопасность в северном регионе вокруг захоронения Владыки Сипана, запретило все посещения по меньшей мере еще на несколько недель.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но все же у меня есть что показать вам.

Я сдерживал разочарование еще двадцать минут, пока наша машина тащилась в пробке. Наконец, мы свернули в роскошный резидентский район Мирафлорес. Мой друг повел меня в городскую квартиру; поднявшись по лестничному маршу, мы очутились в изысканной, тщательно обставленной гостиной. Здесь были выставлены его сокровища. Золото, только золото.

Тончайшие орнаменты, амулеты, сосуды, нагрудные пластины, шестнадцатидюймовой высоты статуэтки царей из чистого золота, маска-Солнце в натуральную величину лица. Короче говоря, это была самая великолепная коллекция доколумбовских художественных изделий, когда-либо мною виденная.

— Как это все здесь очутилось? — спросил я, ошеломленный зрелищем. В эту минуту открылась дверь и в комнату вошел мужчина. Он выглядел так, словно провел сорок дней в пустыне и лишь три дня назад вырвался оттуда. На нем была белая накрахмаленная сорочка, черные брюки и huaraches. Напомаженные гладко зачесанные назад волосы, загорелое лицо, бесцветные глаза. Бритьем он себя не утруждал. Мой друг понизил голос и объяснил мне, что этот человек — huaquero, а я, доктор из Калифорнии, являюсь предлогом, чтобы осмотреть его награбленное добро. Он хотел получить от десяти до сорока тысяч за каждое изделие, которое могло бы пойти за сто-двести на аукционе Сотби. Я вошел в роль, пробовал уговорить владельца показать остальную часть добычи, но здесь явно была партия для отдельной продажи.

Наконец я извинился, соврал, что у меня еще одна встреча, и заказал такси. За дверью мой друг поблагодарил меня и еще раз извинился за неудачу с раскопками.

— Что вы собираетесь с этим делать? — спросил я. Он пожал плечами:

— Буду покупать. Или найду кого-нибудь, кто купит. Эти вещи должны быть спасены вместе как коллекция, и другого способа нет. Посмотрим, что из этого получится.

Так вот ради чего я последовал своей интуиции и вернулся в Перу. Я пробыл здесь четыре часа, и мне больше нечего делать в этой стране. Я сел в такси и поехал в аэропорт.

Что дальше? Что, если Антонио нет в Куско? Несколько лет я ничего не слышал о нем. Я знал, что он оставил свою профессорскую работу в Национальном университете. Он возвратился к своему народу, чтобы на практике осуществлять искусство, которым он овладел в совершенстве.