Амето   ::   Боккаччо Джованни

Дай отдышаться псам разгоряченным —

им рыскать по горам невмоготу —

и появись пред взором восхищенным,

и поспеши лелеять красоту,

и хоть на время ради сладкой тени

оставь охоты шумную тщету.

Приди же – отдохни в укромной сени,

как приходила; и не медли впредь

со мной предаться праздности и лени.

Нельзя твоих достоинств не воспеть, —

и, пусть в словах моих немного лада,

я все-таки попробую посметь;

Ты слаще налитого винограда,

яснее и прозрачнее стекла,

ты сердцу и отрада и услада,

тебе, что пальме, высота мила,

ты так нежна, ягненка ты пригожей

и, словно он, резва и весела,

ты для меня желанней и дороже,

чем путнику ручья прохладный ток,

огонь замерзшим и бездомным ложе;

я волосы твои сравнить бы мог

со спелыми колосьями Цереры,

сплетенными в сияющий венок;

и должно соразмерней всякой меры

и часть и целое в тебе почесть,

и вряд ли есть похожие примеры,

и у Зевеса вымолю я честь

глаз не сводить с твоей красы отныне,

лишь только бы тебе не надоесть!

И коль тобой руководит богиня,

о коей пела, – поспеши тогда

ко мне явиться, словно благостыня.

Красе своей не причиняй вреда,

палящий зной опасен ей тем боле,

чем долее ты не идешь сюда.

Явись, как ты являлась мне дотоле,

я для тебя – мне сердце так велит —

цветок к цветку собрал в душистом поле.

Еще, тебе на радость, не забыт

запас немалый вишни полнотелой,

поторопись – не то она сгорит.

И красный ждет тебя жасмин и белый,

и смокв достаточно, и вдоволь слив,

и миндаля, и земляники спелой,

и груш отборных; и в тени олив

нашел я голубят в гнезде средь луга,

чьих перышек жемчужен перелив, —

ты ими позабавишься; из лука

зайчиху подстрелив, я взял у ней

зайчат смешных и милых, даже злюка

и тот им улыбнется; иль скорей

три олененочка тебе по нраву,

моих не Избежавшие сетей?

И всякий плод, и всякую забаву

я сберегаю для тебя одной,

приди же в милосердную дубраву,

беги несносной духоты дневной,

пренебреги охотничьей потехой —

вернешься к ней, когда не будет зной

ловитве огорчительной помехой.



IX

Умолкает песнь, и солнце правит коней к Гесперийским волнам [21] ; истекли часы палящего зноя, и вот уже ночь, окутав мир, восстала из Ганга, а желанной Лии все нет на урочных лужайках. Засветились звезды, и, различив их в небе, Амето, унылый, возвратился под кровлю, кляня свою леность и пеняя на зловредность Фортуны в надежде, что впредь она будет милостивей. Подступают дни празднеств, со времен седой старины посвященных Венере, узами света связанной с Фебом, вступившим в середину Тельца [22] , похитителя Европы.

Огласились храмы, и хлынувшие в них нарядные лидийские толпы [23] воскурили благовония богам; избранная знать и простолюдины, смешавшись, умилостивили богов молитвой и жертвами и предались праздничному ликованью. Девы, жены и престарелые матери в блистающих чудных убранствах являли в храмах свою красоту; и сами храмы, изнутри и снаружи украшенные гирляндами из листвы и цветов, вливали в душу веселье. Но торжественнее прочих, покоясь белоснежным сводом на мраморных колоннах, высится храм, равно отстоящий от быстрых вод Муньоне и Сарно, в кругу величественных сосен, стройных елей, могучих дубов и рослых буков, бросающих узорные тени на храмовую площадь. К его пышному великолепию стекается стар и млад; нет селения, не пославшего сюда жителей, нет склона, удержавшего на себе пастухов; прозрачные реки шлют к нему нимф, окрестные рощи – дриад и фавнов, к нему спешат с полей сатиры, а за ними являются и резвые наяды; Вертумн [24] шлет своих празднично разодетых питомцев, Приап [25] – своих; одни смотрят Палладой, другие – Минервой, кто грацией подобен Юноне, кто – девственной Диане.