Одиссея (пер. В. В. Вересаева)   ::   Гомер

Только сошел он с порога, сказала ему Пенелопа:

«От женихов благородных с каким ты пришел порученьем?

Чтобы служанкам сказать Одиссея, подобного богу,

Бросить дела и идти поскорее обед им готовить?

Лучше б не сватались, лучше сюда не сбирались бы больше,

В самый последний уж раз бы у нас пообедали нынче!

Как вы сбираетесь часто, как губите наше добро здесь, —

Все достояние сына! Ужели, как были детьми вы,

Вам не случалось ни разу от ваших родителей слышать,

Как относился всегда к ним мой муж, Одиссей богоравный?

Не обижал никого никогда он ни словом, ни делом,

Как для божественных это царей совершенно обычно:

Возненавидят того из людей, а другого возлюбят.

Он же во всю свою жизнь никого из людей не обидел.

Ясно пред всеми ваш дух, недостойные ваши поступки

Вы проявили, в вас нет благодарности к прошлым заслугам!»

Ей ответил Медонт, разумными мыслями полный:

«Если б лишь это, царица, бедой величайшею было!

Дело другое они замышляют, гораздо ужасней,

Больше гораздо! Не дай им Кронион то дело исполнить!

Острою медью убить замышляют они Телемаха

При возвращеньи домой. В песчанистый Пилос и в светлый

Лакедемон он поехал, чтоб там об отце поразведать».

Так он сказал. Ослабели у той и колени и сердце.

Долго ни слова сказать не могла, оборвался цветущий

Голос ее, и мгновенно глаза налилися слезами.

Долго молчала она, пока собралася ответить:

«Вестник, куда же уехал мой сын? Для чего ему было

Плыть куда-то на быстрых судах, что морскими конями

Взрослым служат мужам, пробегая по влаге великой?

Не для того ли, чтоб имя само его в людях исчезло?»

Ей ответил Медонт, разумными мыслями полный:

«Мне неизвестно, внушил ли какой-либо бог ему это,

Или же собственный дух побудил его в Пилос поехать,

Чтоб разузнать об отце, возвратится ли он иль погиб уж».

Так сказав, удалился Медонт через дом Одиссея.

Сердце губящая скорбь охватила ее; не хотелось

Ей на стуле сидеть, хоть и было их в доме немало.

Села она на порог своей прочно построенной спальни,

Горько печалясь. Кругом заливались слезами рабыни,

Сколько их ни было в доме, и старые и молодые.

Громко рыдая, сказала рабыням своим Пенелопа:

«Слушайте, милые! Мне лишь из всех, кто возрос и родился

Одновременно со мной, дал скорби такие Кронион!

Раньше погиб у меня благородный супруг львинодушный,

Множеством доблестных свойств выдававшийся между данайцев,

Славой которого полны Эллада и Аргос пространный.

Нынче ж возлюбленный сын мой — куда, неизвестно — из дома

Бурями прочь унесен. Не слыхала я, как и собрался!

Подлые! Ясно ведь все понимали вы, — как же из вас-то

Не догадалась хотя бы одна разбудить меня тотчас,

Как он на пристань к судну чернобокому из дому вышел!

Если б тогда я узнала, что путь он такой замышляет,

Как бы он в путь ни рвался, но все же бы дома остался

Или меня бы оставил умершею в этом жилище!

Но поскорее ко мне старика позовите Долия,

Данного в слуги отцом мне, когда я сюда отправлялась,

Здесь же за садом моим многодревным смотрящего.

Пусть он Тотчас к Лаэрту бежит и, подсевши, ему все расскажет.

Может быть, в сердце своем он какое придумает средство

С жалобой выйти к народу, который губить дозволяет

Род и Лаэрта и сына Лаэрта, подобного богу».

Добрая ей Евриклея кормилица так отвечала:

«Милая дочка! Убить меня можешь безжалостной медью

Или же целой оставить, но правды скрывать я не буду.

Было известно мне все. Принесла я, что мне приказал он, —

Хлеба, вина на дорогу. С меня же великую клятву

Взял он молчать, покамест двенадцатый день не наступит

Или пока ты не спросишь, пока от других не услышишь.

Он опасался, что плачем своей красоте повредишь ты.

Вот что: омывшись и чистой одеждою тело облекши,

Вместе с служанками в верхний покой поднимись и молитву

Там сотвори пред Афиной, рожденною Зевсом владыкой.

Сына тебе и от смерти самой сохранить она сможет.