Мой волк   ::   Матевосян Грант Игнатьевич

Волк забрал хвост между ног и ощерился. Нанар улыбалась во сне, на тахте, усталый, прикорнул отец, а в давние времена японцы отняли у деда Симона его коленный сустав и вставили в колено своему генералу, а деду сказали — ступай себе. Я это слышал, когда был маленьким, худющие дети в нетопленом классе, мы рассказывали друг другу страшные истории, сжимались от чужой боли и теснились возле холодной печки.

Не отводя побледневших глаз с этой твари, ребёнок пошёл задушить его. С пересохшим горлом этот ребёнок шептал себе ободряющие слова и шёл прямо на волка. Волк отвёл от него глаза, опустил голову и ногами поднял снежную пыль кругом: он наивно так захотел обмануть этого ребёнка, чтобы потом прыгнуть на него, но ребёнок знал, что волк обманывает его, и пошёл навстречу волку медленно и твёрдо, как деревяшка, и волк забыл, что он волк, и, заскулив, отпрянул.

Ребёнок теперь стоял на истоптанном, изрытом снегу — там, где раньше стоял волк, он выпрямился и вырос разом, сейчас он был крестьянином, деревенским мужиком двадцати — двадцати пяти лет.

— Ну, ну, ну, подходи давай, — насмешливо сказал он. И волк попятился и подпрыгнул, ещё попятился и ещё подпрыгнул, и снова поднял снежную пыль хвостом и ногами. — Это мы знаем, — сказал ребёнок. И снова волк заскулил и отскочил. Потом прыгнул вперёд. Покрутился на месте. Снова отодвинулся. Быстро вернулся и как преследуемый стал убегать. Что-то похожее на продуманный план мелькнуло в его поведении, словно под шкурой волка прятался умный противник. Ребёнку приоткрылся край неведомого ужаса. Это был волк, гиена или сама смерть? Парализованные, онемели нервы. Ребёнок должен был уничтожиться прежде, чем волк успел бы напасть на него. — Оте-е-ец… — Но он почувствовал, что голос его уже мёртв, и, как будто во сне, ребёнок увидел: приближаясь и удаляясь, волк всё ещё плясал, отпрыгивал, кружился в прыжке, чуть-чуть придвигался и на манер преследуемого делал два-три прыжка, убегал вроде бы. И ребёнок увидел, что он встаёт, — с прутом в руках по снежному полю проходила мать. На белом снегу показался ещё кто-то, кто-то очень близкий, родной, из их семьи: он приблизился к этому родному существу и понял, что приблизился к своему мешку. — Мешок-джан, — сказал он и заплакал, — хотел съесть меня волк. — А волк всё ещё приплясывал, приближаясь-удаляясь. Ребёнок рассказал, пожаловался мешку, что волк хотел обмануть его, как обычно обманывают волки ослов.

Волк хотел, чтобы я его, будто бы струсившего, преследовал, преследовал до какого-нибудь оврага или леса, подальше от дороги, а я повернулся и взвалил на себя свой мешок с мукой-крупой-хлебом. Волк стоял, обдумывал ситуацию, но эта странная добыча, я то есть, не оставляя ему времени на размышления, удалялась. Волк безвольно поплёлся за ускользающей добычей, надеясь по пути сообразить, как ему быть дальше. Добыча останавливалась, с ней вместе останавливался волк, добыча ускоряла шаги, волк трусил быстрее. Добыча обернулась и сказала:

— Что тебе от меня нужно, падаль?.. — А волк оглянулся по сторонам в замешательстве, не понимая, что ему говорят; мальчик поправил мешок на спине и зашагал, уже не обращая внимания на волка, и волк пошёл следом, скорее как попутчик, за компанию. Возле холмов мальчик снова поправил мешок и сказал: — Давай, давай, как раз дсехские собаки соскучились по тебе. — А волк загляделся на прыгавшую в снегу полевую мышь и задержался.

У поворота они оказались совсем близко друг к дружке, волк весь напрягся и вот-вот уже должен был прыгнуть, но тут с шумом пронёсся реактивный самолёт и послышалось собачье тявканье — впереди помаргивал огнями Дсех.