Пирамида   ::   Могилевцев Сергей

Вот оно что, тогда это серьезно.

В. Я же тебе говорю!

А (после паузы). Поднимайся ко мне наверх!

В. Не могу, голос крови зовет меня вниз!

А. Голос твоей матери?

В. Он самый!

А. А ты через «не могу»!

В. Сейчас попробую, но не обещаю, что получится!



Поднимается на ступеньку наверх.



В. Как здесь холодно!

А. Да, здесь не подарок!

В. И голос крови ощущается уже не так сильно.

А. Я же тебе говорил! поднимись еще выше, и ты забудешь обо всем, кроме вечности!

В (поднимая ногу наверх, затем боязливо опуская ее на место). Нет, не могу, меня в

детстве учили не забираться на большие деревья!

А. Кто учил, мать?

В. Она самая.

А. Та, которая эгоистка?

В. Ага. Эгоистка, которой свет еще не видывал, и никогда не увидит! Знаешь, я ведь

еще ни разу в жизни не забирался на большие деревья; эгоизм матери запрещал

мне это; и в футбол он запрещал мне играть, и в хоккей, и в разные другие

интересные игры.

А. А с девушками он тебе встречаться не запрещал?

В. Конечно запрещал, еще как! Как только я захочу встретиться с девушкой, как только

захочу сходить с ней в кино, или, допустим, положить ей руку на колени, или еще

куда, так сразу же эгоизм матери начинал шептать мне на ухо: «Не делай этого, у

тебя есть мать, которой ты совсем не уделяешь внимания!»

А. И что же ты делал после таких слов?

В. Опускал руку, понятное дело, и не клал ее девушке ни на колено, ни на плечо, ни

даже на талию.

А. А тебе очень хотелось?

В. Еще как! особенно на талию, а также на грудь, но я не смел об этом даже подумать!

А. Неужели ты был так покорен?

В. Чему? эгоизму матери? а как же! он подавил меня целиком, от пальцев на ногах и

до самой макушки; я не смел ни сесть, ни встать, ни даже вздохнуть без

специального разрешения матери, и очень переживал по этому поводу!

А. А тебе не хотелось покончить с собой?

В. Очень хотелось, но тогда моя мать осталась бы совершенно одна, и это причинило

бы ей очень большую боль. А я не мог этого допустить.

А. И поэтому ты не покончил с собой?

Б. Да.

А. И взрастил эгоизм матери до самых небес?

В. И даже выше.

А. Выше, чем Джомолунгма, на которую мы взобрались?

В. Да, хоть я, по-моему, об этом уже говорил!

А. Ничего, лишний раз не помешает сказать заново. (Помолчав.) Не хочешь, я спущусь

к тебе вниз?

В. Пожалуй, хочу.



А. спускается вниз к В., садится рядом с ним, обнимает за плечи.



А. Ну вот я и спустился.

В. Я вижу.

А. И мы сидим вместе, свесив ноги в эту бездонную пропасть.

В. Вверху пропасть выше.

А. Я знаю.

В. А внизу ниже.

А. Гораздо ниже.

В. И там живет моя мать.

А. Та, что не давала тебе залезать на деревья?

В. И на деревья, и на крышу дома, и вообще на все, что выше ее блестящего пояса.

А. У нее был блестящий пояс?

В. Да, такой тонкий, очень блестящий, с очень красивой пряжкой, которой она била

меня, когда я залезал немного повыше.

А. Тебе было очень больно?

В. Не то слово, я ревел от боли, словно осел.

А. А разве ослы ревут?

В. Еще как, особенно тогда, когда их бьют пряжкой по голове.

А (гладит В. по голове). Бедный, ты, наверное, запомнил это на всю жизнь?

В (жмурит от удовольствия глаза). Еще бы! у меня вырос огромный комплекс; и еще

зуб!

А. Зуб на мать?

В. Да, и на ее красивый пояс.

А. Ты не пытался его уничтожить?

В. Пытался, но такие пояса нельзя уничтожить ничем; знаешь, их ведь нельзя ни

сжечь, ни утопить в пруду, ни разрезать на части ножницами, они сделаны из

специального космического сплава, и будут существовать вечно, пока существует

наша земля.

А. Это тебе мать об этом сказала?

В. Да, и предупредила, чтобы я не смел разрезать на части ее пояс.

А. И не топил его в пруду?

В.