Время Желаний   ::   Могилевцев Сергей

Странно, подумал он, за десять лет заключения я здесь ничего не забыл, да и город почти совершенно не изменился, хотя машин, пожалуй, стало немного больше, и люди перестали смотреть тебе в глаза, скрывая, очевидно, какую-то тайну, или ощущая груз коллективной ответственности, возможно даже вины, которая придавила их вниз, к этой очнувшейся от зимней спячки серой земле, с вдавленными в нее окурками, пробками, обертками от мороженого и конфет, битыми стеклами, и прочим общим человеческим непотребством, которое можно с одинаковым успехом как опоэтизировать, так и ненавидеть. Общий грех, делающий людей вялыми и сонными, и не позволяющий им поднять глаза вверх, – как же это, очевидно, должно быть омерзительно и противно, и лучше, кажется, десять лет просидеть в одиночной камере, чем нести вместе с ними груз общей ответственности.

Он прошел мимо рынка, и, не заходя в него, стал спускаться по мощеному булыжником переулку вниз, к одной из улиц, ведущей к морю. Из открытых дверей кафе потянуло давно забытым, непередаваемы ароматом, и он сразу же понял, что это и есть его третье желание – выпить чашечку кофе, которого он не пил уже долгие годы, с тех пор, как бросил курить. Он сидел на открытой террасе кафе, прихлебывая горячий черный напиток, и листая томик Набокова, оказавшимся собранием стихов и рассказов. Можно было бы что-нибудь прочитать, но смысл игры состоял не в этом, а в том, чтобы непрерывно продвигаться вперед, успев сделать все, что ему предлагают, в том числе, очевидно, и последний глоток воздуха, который и будет его последним желанием. Он с сожалением захлопнул книгу, выцедил из чашки последние капли кофе, и отправился дальше, ощущая ноздрями близкое присутствие моря, запах которого нельзя было спутать ни с чем. Как приятно ходить просто так, без охраны, думал он, хотя, конечно, они и наблюдают за мной изо всех подворотен, но все равно, как приятно ходить одному, без охраны, повторяя свои прогулки по этому городу много лет назад, когда он еще был свободен, и это неторопливое и размеренное движение вперед есть, несомненно, еще одно его желание, которое ему позволили осуществить. Четвертое, и он бесконечно благодарен тому тюремщику, который внес его в официальный список, обязательно, конечно же, одобренный начальством, которое расписалось на нем и поставило большую печать с гербом и фиолетовыми буквами по круглому ободку. Интересно представить себе этих тюремных бюрократов, которые утверждали список его желаний, подумал он. Интересно представить их в кругу семьи, эдаких милых и пушистых отцов семейств, которые предпочитают не говорить о том, что происходит в тюрьме, и какие ужасы там творятся. Интересно, спрашивают ли иногда их жены, допустим ночью, в постели, о каких-нибудь тюремных правилах и порядках, просят ли они разрешения присутствовать на допросах и казнях, фотографируются ли они на память на фоне повешенных или четвертованных узников, или, не выдерживая вида крови, предпочитают не вмешиваться в кровавое дело своих мужей, и во времена экзекуций и казней отправляются, к примеру, на овощной рынок, или на рыбный, чтобы поругаться и побазарить с какой-нибудь рыбной торговкой, такой же торгашкой, как и они сами, обсчитавшей их на стертый несчастный пятак? Сожительство палача и базарной торговки, – вот что такое повседневная жизнь тюремщика. Он решил больше не думать об этом, и пошел вниз по улице, которая должна была привести его к морю.