Садовник   ::   Могилевцев Сергей

— А это даже хорошо, — говорят мне. — Пусть кусает. Когда человек кусается, он непременно себя на чем-нибудь выдаст. Немножко, чуточку, а засветится. Это, брат, неизбежно. Это закон такой.

— Мальчиком для битья посылаете, — пытаюсь обидеться я.

— Посылаем — мальчиком, а вернешься — ждет тебя повышение. Ну, как, согласен?

— Согласен, — говорю. — Куда же мне деваться.

— Вот и хорошо. Брошюрочку только о его, Садовника, визите, прочитай непременно. — И протягивают мне брошюрочку, тоненькую такую, на бумаге серенькой отпечатанную.

После этого я пошел, куда следует, расписался за аппаратуру миниатюрную. Как то: минибластер наипоследней модели, в авторучку паркеровекую вставленный, кинокамера в булавке галстука, и прочее всякое там. Заодно узнал, что Родригес исчез куда-то. И даже не куда-то, а в огород к этому, под куполом который.

— Теперь, Кирилл, твоя очередь, — говорит зам. по теху, а сам глаза в сторону отводит. — Ты если что, паркер-то свой применяй, не стесняйся. А насчет кинокамеры на все сто будь уверен — не подведет, как за себя ручаюсь.



4.



Меня подвезли почти к самому входу. Собственно, и входа-то тут никакого не было. Просто того, кого хотел, он впускал. А ко¬го не хотел — что ж, не взыщи.

Легенда у меня, как и договорились, была самая незамысловатая — корреспондент столичной газеты. Вопросы, естественно, должны быть о целях визита. О контакте между нами и... И кто его знает, еще кем. Одним словом, определенной программы у ме¬ня не было. Предстояло ориентироваться на местности.

Я выпрыгнул из редакционной машины, сделал несколько шагов вперед, подошел почти к самому куполу, и исчез в нем. Пропала куда-то редакционная машина, пропали висячие в небе жилые дома, пропала несущая прохладу река, пропало все. Передо мною расстилалась ухоженная, садами и огородами засаженная долина. (Интересно, как она поместилась под стометровый защитный; купол?) Пахло ягодами, мятой, душным, кружащим голову разнотравьем. Я настроился на восприятие мира молодым корреспондентом столичной газеты, вздохнул, закрыл глаза. А когда открыл, то увидел его.

Он стоит по пояс в зарослях крыжовника, щурит близорукие глаза. В одной руке корзиночка для ягод, другая задумчиво чешет кудрявую шевелюру.

— Насчет ягодок пожаловали, или, извиняюсь... — спрашивает он у меня.

— Ну что вы, какие извинения. Я, знаете-ли, по другому вопросу.

— Насчет контакта, значит. — Лицо его мрачнеет, но не очень. Корреспондентишко молодой прибыл, неудобно бедняге от ворот поворот давать. Просветить надобно, объяснить, значит, что к чему.

Услужливо нагнувшись, кусты крыжовника сплетаются в небольшую скамеечку. Садовник радушно кивает, приглашает садиться.

Подхожу к живой, изящно стилизованной под викторианское кресло поросли, шепча при этом:

— Чур, чур меня.

— Чепуха, типичный случай псевдоконтакта, — успокаивает Садовник. — Садитесь, и не думайте ни о чем таком.

Ему легко успокаивать, легко не думать. Небось там, откуда прилетел, эти вещи не в диковинку, а нам-то каково, грешным?

— Да, там это не в диковинку, — соглашается он. — И у вас, ежели захотите, не в диковинку будет. Второй год здесь мучаюсь, а все без толку. Вы, извиняюсь, молодой человек, брошюру мою насчет контакта прочитать изволили?

— Как же, как же, — шепчу, вытаскивая из-за пазухи, расправляя дрожащими руками. — Контакт, как известно (Боже мой, ну откуда же это ему известно?), бывает только между равными. Например — между людьми...

Так, так, — шевеля носками старых ботинок (в саду работать приходится, новые туфли не наденешь) соглашается он, чешет такую же кудрявую, как шевелюра на голове, вздернутую слегка бородку, и за меня продолжает:

— Да и то лишь в случае прокола особого пространства — времени контакта. Только лишь в этом случае.