Черноморский Клондайк   ::   Серегин Михаил Георгиевич

Он отваживался спорить с Хазаром, но переубедить авторитета было невозможно. И спор оборачивался скучной констатацией собственного бессилия.

Вспыхивающее серебряными бляшками море слепило глаза. С левой стороны пологими ступенями поднимался покрытый зеленой виноградной парчой холм. Крохотные домишки, уходившие за горизонт, терялись среди развесистых буков, обвитых плющом и лианами. Тонкие черные свечи кипарисов, выстроившихся траурным рядом, казалось, были глухи к солнечному свету, оставаясь непроницаемо прямыми и угрюмыми. Внизу же, в сотне метров от моря, покачивались на ветру заросли мушмулы. Ее большие, причудливо изрезанные листья сливались в единый малахитовый полог. К западу теснились понтийские рододендроны, вверх по склону взбирались папоротники, прячущиеся от солнца в густой листве старых грабов.

Но знакомый пейзаж не вдохновлял профессора. Его мысли были заняты иным.

– И все-таки… эта мраморная плита очень ценный экспонат… – задумчиво и безнадежно проговорил он.

– Вот пускай Пашка из того мира и любуется, – Хазар отогнул большой палец и тыкнул им вверх. – Знай, Паша, – теперь он задрал голову и простер руку в небо, – я тебя как родного любил. И вот, смотри, ничегошеньки не жалею, мать твою… А ты, блин, осел, башку под пулю подставил! Если б умней был, сидели бы мы с тобой у меня, на веранде, винишко потягивали, да на все это добро, – кивнул он в сторону плиты, – любовались. А теперь вот лежишь тут, – помрачнел Хазар, – без дела…

Он протяжно завздыхал. Оглядев свои туфли, медленно поднял взгляд на профессора. Тот неодобрительно молчал. Конечно, мраморная плита с барельефом четвертого века до нашей эры смотрелась монументальнее и роскошнее крохотной терракотовой статуэтки Деметры. Протома греческой богини плодородия датировалась третьим веком до Рождества Христова и была сама по себе примечательной вещицей. Но подобные статуэтки Деметры и ее дочери Персефоны, изображенных с накидкой на голове, со сложенными на груди руками, имели с исторической и эстетической точки зрения меньшую ценность, чем плита. Хотя для Хазара имело значение иное обстоятельство – плита превосходила статуэтку размерами.

– Эта баба, – Хазар снова наморщил лоб, – уж больно Пашкину мать напоминает! – показал он на Деметру. – Я и подумал: пусть на могиле стоит, как вечная память. Ну вроде мать его оплакивает… А она, сука такая, больно маловата! А Пашка правильным пацаном был, так ему и памятник нужен соответственный. Эх, Пашка-Пашка, ты ж мне братом был…

В голосе авторитета дрогнула надрывная струна, которая не могла, впрочем, обмануть профессора. Тот хорошо усвоил, что подобные проявления чувств у авторитета – часть перманентной игры.

– Деметра – греческая богиня плодородия. Она грустит оттого, что ее дочь Персефону похитил Аид, живущий в царстве мертвых… – хотел было разъяснить Арсений Адольфович, но Хазар бесцеремонно перебил его.

– Это уже киднепинг, – глухо рассмеялся авторитет, – это к нам не относится. Мы такими вещами не занимаемся. Разные там… ну, как они… не педики, а эти… – он выставил клешней руку и, растопырив пальцы, зашевелил ими, подыскивая слово.

– Педофилы, – вздохнул Арсений Адольфович.

– Ага, – мотнул головой Хазар. – Это не наши люди.

Профессор поморщился. Полным скорби взором смотрел он на драгоценную плиту, прислоненную телохранителями к ближней ограде.

На ней была изображена сцена загробного пира: мужчина возлежал на ложе, перед ним стоял столик, рядом сидела женщина, повернувшаяся к мужчине, в стороне – группа людей. Возле них находился алтарь, на котором возвышался сосуд. Здесь же застыл человек с приготовленным для жертвоприношения бараном. Вдали, в окне, виднелась голова лошади.