Дым без огня   ::   Алексин Анатолий

А теперь письменно объяснился в отсутствии оной. И ни с кем выяснять отношения он больше не должен.

Защищая бывшего мужа, Юлия Александровна ограждала себя от унизительной жалости.

Кате было в ту пору шесть с половиной лет. И она хотела, чтобы все у нее было, как у других в этом возрасте: мама, отец. Пусть он бывал дома не часто, но Катя знала... да и другие тоже, что он все-таки есть. Она заплакала.

-- Ничего, обойдемся! -- бодро пообещала Юлия Александровна. Она все высказала при дочери потому, что предпочитала любую ясность туманной недостоверности. -- Обойдемся!.

Даже самым убедительным утешениям дети не поддаются сразу. Они долго продолжают всхлипывать по инерции.

-- Как же... мы теперь? -- не слыша мать, пролепетала Катя.

-- Я буду вместо него. Что, не гожусь? -- пробасил Александр Степанович. И принял львиную позу. -- Посмотри, какой у тебя отец. И какая у тебя мать!...

Юлия Александровна наперекор вечеру, скованному предгрозовой духотой, была в черном платье, вовсе не летнем, но гармонировавшем с ее непроходимо густыми, как у Александра Степановича, волосами -- только смоляными, будто крашеными, без единой белой тропинки. Казалось, волосы были слишком обильны и тяжелы для хрупкой головки с изнуренно-бледным лицом. Но глаза, артистически выразительные, пробивавшиеся даже в потаенную мысль собеседника, уверяли, что Юлия Александровна может выдержать многое. Она хотела доказать отсутствовавшему мужу, что выдержит и то, что он на нее обрушил.

Вскоре на дачу, где Малинины снимали три комнатенки с незастекленной террасой, приехал Кульков. Он не ведал, что семья Малининых узнала в тот день о драматичном сокращении своей численности на целую четверть. Но явился так, как если бы ведал: через час после сообщения Юлии Александровны, когда все уже немного пришли в себя, он бросил в сторону Юлии Александровны взгляд, не имеющий права на восторг, но и не способный от него удержаться.

-- Вы сегодня... Ну, просто нет слов! И замолчал, поскольку слов не было.

Одни убегают от горестей к людям, чтобы поделиться и посоветоваться, а верней, сбросить хоть часть душевных тягот на родных и знакомых. Другие, напротив, уединяются, чтобы призвать на помощь собственную мудрость и волю. Юлия Александровна в часы потрясений предпочитала одиночество.

Катя знала об этом и позвала дедушку с Васей в лес вроде бы для того, чтобы там спастись от кислородного голодания.

Но в лесу духота как бы уцепилась за деревья и образовала сплошную, плотную массу.

-- Не продохнешь! -- сказал Александр Степанович. -- Правда, дальше будет березовая роща... В лиственном лесу дышится легче, чем в хвойном. И вообще... Тут иглы, а там листья. Здесь темные стволы, а там белые. Пойдем туда.

Полушутливый дедушкин тон призван был отвлечь его спутников от того серьезного, что дедушка, казалось, уже позабыл, оставил на даче.

Все трое побрели в рощу. Александр Степанович стирал испарину со лба то кулаком, то ладонью. Катя протянула ему платок.

-- Мерси, -- сказал он.

-- Пожалуйста, -- ответила Катя.

Они привыкли обмениваться беззлобной шутливостью.

-- Я присяду, -- произнес Александр Степанович. И опустился на пень. --Жаль мне такие могучие пни... В них ощущается обезглавленность. На них можно и сесть, как садятся на шею старому, беззубому льву. А попробуй-ка сесть на вершину пятнадцатиметровой березы!

На этом запас его игривости кончился... Грузное тело само, помимо дедушкиной воли, начало вдруг сползать на траву. Вася кинулся удерживать, но не успел. Катя закрыла рот рукой, стиснула пальцами верхнюю губу.

-- Ему плохо, -- сказал Вася.

Дедушка лежал возле березового пня, как сраженный в бою немолодой витязь -- мощный, с лицом, изрытым траншеями.

Вася опустился на колени подле Александра Степановича.