Как я был вундеркиндом   ::   Машков Владимир Георгиевич

Аннотация: Как школьник Сева Соколов сопротивлялся намерениям родителей и бабушки сделать из него вундеркинда…

---------------------------------------------

Владимир Георгиевич Машков

Как я был вундеркиндом

Я и президент

Говорят, что у президента Академии наук нет ни капельки свободного времени, и день его расписан не только по часам, но и по минутам.

Вот, например, в 9 часов 35 минут он совершает великое научное открытие, а уже в 9 часов 36 минут он торопится на научный конгресс, чтобы поведать всему учёному миру о своём открытии. И так с утра до вечера крутится бедный человек, словно он не президент, а белка, которую посадили в колесо.

Воображаю, как хочется президенту погонять в футбол с младшими научными сотрудниками или бросить всё, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят. Но нельзя. Президент не может даже на минуту оставить науку. Не имеет права.

Наверное, я единственный, кто может понять и пожалеть президента. Потому что у нас с ним одна доля, одна судьба.

Хотя я не президент Академии наук, а всего лишь школьник по имени Сева и по фамилии Соколов, но у меня, как и у президента, нет ни капельки свободного времени, и я тоже, как и президент, могу лишь мечтать о том, чтобы поиграть в футбол или покататься на велосипеде.

Но детские забавы не для нас с президентом. На такие пустяки нам просто жаль нашего драгоценного времени.

Каждое утро я встаю с одной мыслью – надо прожить день так, чтобы не потерять понапрасну ни минуты…

Будильник кашляет раз, другой. Наверное, прочищает горло перед тем, как затянуть утреннюю песенку. Но не успевает. Я бросаюсь на будильник, как вратарь на шайбу. В будильнике что-то щёлкает, и он обиженно замолкает. А чего обижаться? Не хватало ещё, чтобы его грохот разбудил папу с мамой. Пусть поспят подольше.

Я выкатываю из-под дивана гантели и принимаюсь размахивать ими. Чувствую, что прямо на глазах мускулы наливаются силой. Тогда я закатываю гантели под диван и направляюсь в ванную.

Из спальни показывается папа. Он в пижаме, спросонья почёсывает волосатую грудь.

– Доброе утро, папа, – говорю я. – Я перехожу к водным процедурам.

– Мо-о-о-л-о-о-дец! – одобрительно зевает папа, растягивая слово «молодец» так, будто в нём не два «о», а, по крайней мере, сто или тысяча.

Облившись холодной водой и растеревшись жёстким махровым полотенцем так, что кожа у меня становится красной, словно у индейца из племени сиу, я выскакиваю из ванной и вижу маму. Она сидит перед зеркалом и причёсывается.

– Доброе утро, мама. – Я чмокаю маму в щёку.

– Жоброе жутро, жынок, – произносит мама на совершенно непонятном языке, потому что ей мешают говорить приколки, которые торчат изо рта.

Я прекрасно понимаю свою маму, потому что слышу это каждое утро и знаю, что мама со мной поздоровалась.

Когда я запиваю горячим чаем яичницу, в кухне появляется папа. Он побрился, сбросил пижаму и облачился в наутюженные брюки и полосатую рубаху.

– Ты пойми, – говорит папа, – если бы у нас с мамой в своё время были такие возможности, как у тебя, то мы бы…

Папе не хватает слов. Он руками пытается показать, что бы натворили мои папа с мамой, если б им жилось, как мне. Получается что-то круглое, вроде воздушного шара.

Но и руки не способны выразить то, что хотел бы сказать папа, и поэтому он добавляет:

– Ого-го-го!

Мне становится неудобно, что я сижу и распиваю чай, когда необходимо вовсю использовать предоставленные мне возможности.

– Извини, папа, – вскакиваю я. – Мне пора в школу.

Я подхватываю сумку, набитую учебниками и тетрадями, и выбегаю на лестничную площадку. Вдогонку мне летят мамины слова:

– Сынок, осторожнее переходи улицу!..

Приколки уже перекочевали в мамины волосы, и потому мама говорит на понятном языке.