Здоровые и больные   ::   Алексин Анатолий

У нас таким лицом являлась старшая медсестра, которую, как монахиню, звали сестрой Алевтиной.

Сначала сестра Алевтина подавляла хрустящей, накрахмаленной чистоплотностью, а потом краткостью и категоричностью аргументов, основным из которых и все завершающим был один: "Это распоряжение главврача".

Указания его касались прежде всего проблем госпитализации и кому какое внимание следует оказать. Тут у Семена Павловича была детально разработанная система, своего рода шкала ценностей. Он предпочитал госпитализировать людей с подозрением на какие-либо заболевания. Я называл их "подозрительными больными", ибо неизвестно было, больны они или нет.

-- Показанием для госпитализации является только недуг, а противопоказанием -- отсутствие оного, -- сказал я как-то сестре Алевтине.

Губы исчезли с ее лица -- так она их умела поджимать в знак протеста.

И надобность в дефицитных лекарствах, -- продолжал -- или ненадобность в них тоже будут определяться не требованиями свыше, а требованиями болезней.

Я вторгался в монастырь сестры Алевтины со своим уставом -- и она этого потерпеть не могла.

Семен Павлович часто провозглашал, что у нашей больницы научно-профилактический профиль.

-- Такой профиль и такой фас входят в противоречие с целями хирургии оказывать скорую помощь -- это ее вечное предназначение, -- сказал я главврачу.

Но "скорая помощь" объезжала нашу больницу стороной: известно было, что тяжелых случаев Липнин не любит. Вслед за ним остерегалась их и сестра Алевтина. Я знал, что в пору юности не оставившей на ее бесстрастном лице о себе ни малейших напоминаний, старшая медсестра работала в госпитале. "Что же заставляет ее изменить той поре? -- спрашивал я себя. И отвечал: -- Это могла сделать только любовь".

Сестра Алевтина, несмотря на свой пенсионный возраст, была влюблена в главврача. Как, впрочем, и многие другие медсестры и практикантки... Поскольку дома у Семена Павловича все было "в полном порядке", это не бросало тени на его репутацию: ему поклонялись, им восторгались, а он продолжал любить только жену и сына: да, он такой!

"Со всем, что не касалось лечения, у нас в больнице обстояло особенно хорошо... Часто устраивались вечера самодеятельности и культурного отдыха. Главный врач неизменно на них присутствовал. Подчеркивая свою принадлежность к зрелому поколению, он исполнял на рояле предвоенные танго и вальсы, а потом, не отрываясь от поколений, идущих вослед, оказывался в эпицентре танцевальных свистоплясок. Он слыл демократом: умел душевно выслушивать и еще более душевно объяснять, почему просьба не может быть выполнена.

Сестра Алевтина была не просто поклонницей, а именно телохранительницей главврача: она не позволяла нацелиться в его сторону ни иронии, ни даже шутке.

После того как Семен Павлович попытался сосредоточить все внимание местной хирургии на начальнике необходимого ему стройуправления, я сказал сестре Алевтине:

-- Он был бы счастлив, если бы все важные для него люди нуждались в операционном вмешательстве. А еще лучше -- если б можно было заманить их к нам в больницу здоровыми!

Тут уж я вторгался со своим уставом во владения самого Липнина. Губы старшей медсестры спрятались на продолжительный срок: она осуждала меня.

Несчастье произошло прямо за нашим больничным забором: Шоссе считалось загородным -- и водители, вырвавшись из плена городских правил, развивали непозволительную скорость. На такой скорости таксист и врезался в столб со стрелкой и словом "Больница". Он отделался нелегким испугом, а женщина, сидевшая рядом с ним, была без сознания. Неожиданный и беспощадный удар пришелся по ней... Об этом сообщили из приемного отделения.

-- Надо... "скорую помощь", -- сказала сестра Алевтина.

-- Помощь окажем мы! -- ответил я.