Капитан Старчак (Год жизни парашютиста-разведчика)   ::   Лемберик Исай Михайлович

Мы беседовали до самой ночи, говорили о давних событиях, припоминали общих знакомых, которых нашлось гораздо больше, чем можно было бы предположить.

Я говорил со Старчаком и все еще не мог освоиться с мыслью, что передо мной человек, которого не только я, но и многие другие почти двадцать лет считали погибшим. Не мог поверить, что передо мной капитан Старчак.

Но это был он. Те же внимательные, все запоминающие глаза, тот же твердый, волевой подбородок, застенчивая улыбка. Только разбежались от глаз морщинки, тронула седина виски...

Воспоминания взволновали Старчака. Он достал из ящика письменного стола коробку папирос и спросил:

- Спичек нет? Не хочу на кухню идти: Наташа заругает, что закурил. Врачи...

Спичек не было, и Старчак так и держал в зубах незажженную папиросу. Потом стукнул себя по лбу. Опираясь на палку, он подошел к книжному шкафу и взял с верхней полки зажигалку. Алюминиевую, с головой Мефистофеля, точно такую, как та, что была у меня в кармане. Я вытащил ее и протянул удивленному Старчаку:

- Возьмите, Иван Георгиевич.

- Откуда она у вас?

Я ответил, что мне ее дал знакомый летчик.

- Не Ильинский?

- Нет, Ларионов...

- Я ее у капитана Ильинского в рубке оставил.

- А вторая у вас откуда?- спросил я.

- Старшина один, Бедрин его фамилия, позаботился. В госпитале я тогда лежал... Значит, не Ильинский?

Надо было торопиться: скоро последний поезд на Москву, и я распрощался, попросив разрешения прийти завтра, вернее уже сегодня вечером: часы давно пробили полночь.

Много вечеров отнял я после этого у Старчака.

Хоть и сетовал капитан на то, что прошло много времени и все позабыто, однако называл не только имена и фамилии товарищей, но и год и место рождения каждого из них.

Прикрыв на миг глаза ладонью, Старчак двумя - тремя словами обрисовывал человека. Речь его становилась несколько замедленной, и создавалось впечатление, что он, прежде чем сказать о ком-либо, всматривается в человека и уже потом говорит о нем.

Позже, когда Наталия Петровна, перерыв все ящики, нашла любительские фотокарточки, где были сняты некоторые из тех, о ком говорил Старчак, я подивился его завидной памяти и высказал это. Он улыбнулся.

- Нам иначе нельзя. Вся документация - в голове.

Моя тетрадь, в которой я делал свои ежедневные записи, кончилась, и последние заметки пришлось сделать на обложке, там, где таблица умножения. Трудно было восстановить фамилии некоторых парашютистов, и я выуживал их из статей и заметок о боевых действиях отряда, в том числе и из своих собственных.

Я обратил внимание на то, что, выписывая для себя фамилии из моей тетради, Старчак расположил их не в той последовательности, в какой они шли у меня.

- В чем дело?

- А вот в чем, - ответил Старчак. - Я представляю отряд в строю по ротам, взводам, отделениям. Так мне гораздо легче вспоминать товарищей.

Память не подводила Ивана Георгиевича. Многие, с кем довелось служить, не были забыты им и почти двадцать лет спустя. Старчак решил написать всем, чьи фамилии были в нашем списке. Он обращался в паспортные столы, военкоматы, исполкомы, партийные и комсомольские комитеты, твердо надеясь, что там отзовутся, помогут отыскать его парашютистов.

Старчак знал, что многих из тех, к кому обращены его письма, нет в живых: после того как он их видел, прошло три года войны, да и с победного мая сколько воды утекло... И все же написал всем, как бы делая запоздалую проверку тем, кто вместе с ним сражался летом, осенью и зимой сорок первого года в тылу врага.

Многие, очень многие не смогли отозваться на этой перекличке: кто был убит в снегах Подмосковья зимой сорок первого года, кто погиб при высадке десанта на белорусской земле, кто сложил голову в других местах и землях.