Родной голос (Публицистика)   ::   Астафьев Виктор Петрович

Когда задумал большой роман о войне - серьезная работа, рассчитанная не на год, то посчитал, что надо находиться в той языковой стихии, от которой буду отталкиваться, среди тех людей, о ком намерен говорить. И потом, хотя я не пишу с ходу, с налету о местах, где живу, но надеюсь, что Сибирь подарит мне новые, неожиданные темы - пути литературные неисповедимы.

- Какие в Вашей жизни произошли события, дававшие повод для выбора писательской профессии?

- Нет, это не был какой-нибудь "звездный час", а жесточайшая закономерность. Все-таки склоняюсь к мысли, что литератором, как и музыкантом, рождаются.

Писать я начал поздновато, в 28 лет. Но способность к сочинительству обнаружилась чрезвычайно рано, в четыре-пять лет. За этот "талант" бабушка Катерина Петровна авала меня хлопушей, что по-сибирски означает "вруша". Признаюсь: всякий раз происходил настоящий спектакль, когда я с упоением врал, вернувшись из леса или с пашни. Аплодисментов, конечно, не было, но случалось - за вранье просто-напросто пороли. (Смеется.)

Не было бы войны, уверен, на дюжину лет раньше качал бы писать. И стал бы совершенно иным литератором. По своей сути я ведь романтик, люблю глазеть на природу, собирать цветы, камешки, читать о любви. Но война заставила меня, как и многих моих сверстников, видеть, собирать и запоминать совсем иные штуки.

Но если бы мне было дано повторить жизнь, я выбрал бы ту же самую, очень насыщенную событиями, радостями, победами, восторгами, поражениями и горестями утрат, которые помогают обостренней видеть мир и чувствовать доброту, только исключил бы из этой жизни войну и оставил бы себе маму.

- Если бы Вы не стали писателем, то кем хотели бы быть?

- Крестьянином. Пахал бы, сеял, как дед. Крестьянская жизнь дает чувство совершенно особой радости, ни с чем не сравнимого удовольствия и удовлетворения своим трудом. А писательство - работа все же редкая, далекая от обыденных людских профессий, овеянная неким таинственным ореолом.

- На мой взгляд, большинству пишущих труднее всего даются заголовки и первые абзацы. Как Вы одолеваете эти "орешки"?

- Названия находятся по-разному. Иногда сразу - как "Царь-рыба", когда еще не было самой книги. Измучился, прежде чем придумал "Последний поклон". А вот "Пастуха и пастушку" в ряде журналов и издательств советовали заменить, мол, будет восприниматься как "сельскохозяйственное" произведение. Но у нас возле литературы "мудрецов", больше и лучше самого писателя знающих, чего он хочет и что должен писать, нисколько не меньше, чем в нашем сельском хозяйстве, где все еще за председателя колхоза и за работника полей порой пытаются решать, чего и когда им сеять и как пахать.

До сих пор мне нравится давний рассказ "На далекой северной вершине". Сам сходил на уральские альпийские луга, где его и "добыл", а вот заголовок никак меня не устраивает, и ничего лучше найти не могу.

Как начинаю? Чтобы "стартовать", мне необходим звуковой толчок. Люблю начинать с буквы "И". Помните, Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского? Как будто вокруг звучала незаписанная музыка, а композитор уловил продолжение какой-то фразы. Так и в прозе. Важен первый такт. И звучит хорошо, если сделать это ненавязчиво. Я вытягиваю начало из внутреннего созвучия, распева, "И брела она по дикому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему". А "Кражу" надо было начать резко: "Ночью умер Гошка Воробьев".

У хорошей музыки, повторяю, можно научиться мастерству построения фразы, сюжета, организации словесно-звукового материала. В этом смысле мне много дал Концерт для фортепьяно с оркестром Грига. Я все время считаю то, что Бунин определял "звуком", то есть тональность сочинения, фундаментом произведения.

Если долго держишь вещь в работе и она не находит своей тональности, написанное начинает глохнуть, затихать и может вообще умолкнуть.