Тетрадь первая   ::   Цветаева Марина

<Справа от стихотворения, поперек страницы:>Плохие стихи, не вошедшие в Ремесло. Дороги как память: о той Москве, той тоске, той — мне. Пометка 1932 г.

* * *



О двух

В лазури               и герба

Сказ. Дважды стукнула судьба

В сияющие лбы Волконских.

О том, на кандалы корону

Сменившем — сказано до нас.

Нам гордость горькая пришлась

Быть современником второму.

(не кончено)

* * *



Над владыками,

Над коронами —

Власть великая

Нам дарована…

(Четверостишие из к<оторо>го вышло — совершенно обратное: «По нагориям, по восхолмиям», напеч<атанное>в Ремесле 1932 г.)

* * *



Тучи как судьи.

* * *



Я — блудный сын, который каждый дом принимает за отчий, но еще до ужина разубедившись — уходит.

Для меня жирных тельцов не режут.

* * *



На што мне

* * *



Вырывает из рук бумагу,

В очи сыплет цветочной пылью,

В волосах запевает нагло,

За спиной завивает крылья…

(Ветер)

* * *



Где заговорщик, глотающий пепел?

* * *



Долг возложив на детей годовалых

Те — остальные — сидели в подвалах, —

Тел без гробов — ждя,

Новых пиров — ждя…

* * *



Не дошаливши последнюю шалость

Горстка детей за отчизну сражалась…

* * *



Приносим С. М. с Алей самодельные, с пайковыми бобами, пирожки. Швыряет на сковородку, обугливает и, не видя ни ножа ни вилки: — «Можно, я думаю, руками?»

— Нет, ошибаюсь, пирожки были в другой раз, на этот раз был — блин (мой, во всю сковородку). Держал руками и рвал зубами.

* * *



Внимательность к вещам. — «Прэлэстный угольничек», — тарелка (простая, с цветком).

* * *



— Я вижу: несколько человек — штатск<их?>— сняли шляпы: заложники. Там был и мой двоюродный брат, — только он шел с той стороны — если бы я его увидел — не знаю — я бы наверное кинулся — чтобы тоже… Кто-то из солдат толкнул меня в грудь. Вернувшись, написал обеим дамам (через два а), что я не могу принимать вознаграждения от правительства, которое так обращается с человеком.

…Каждый, самый слабый, должен сказать, ответить…

* * *



В<олкон>ский заключен сам в себе, не в себе — в мире. (Тоже одиночная камера, — с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист — породы Гёте. Ему нужны не люди — собеседники (сейчас — не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда — сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь — отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?

* * *



Никогда — тебе, всегда — себе.

* * *



Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи — так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)

Ласковость за которой — что? Да ничего. Общая приятность от того, что ему радуются. Его мысли остры, его чувства flottent [22] .

Его жизнь, как я ее вижу — да впрочем его же слово о себе:

— «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается — начнется».

— Вы любите свое детство?

— Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего… Не знаю когда это кончится… Этим, должно быть и объясняется моя молодость.

(Про Алю: изумительная девочка…)

Однако, в первый приход, сказал же:

— «Я, вообще, сейчас, кажется, не могу причинить никому ни радости, ни горя…» А вчера: — «Каждый свой день…» (люблю больше предыдущего и т. д.).

Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, — нет, это бросается легко, созерцательно- <под строкой: повествовательно->спокойно, почти небрежно.

* * *



Учитель чего? — Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.

Вернее: читает систему Волконского (Хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) — когда мог читать — Жизнь.

* * *



(Музыка, запаздывающая на какую-то долю времени, последние солда