Беседы с королем Цурри-Эшем Двести десятым   ::   Юрьев Зиновий Юрьевич

 – Неужели тайна Большого взрыва разгадана?

– Не совсем, – замялся старец, – но работа ведется, мы двигаемся в правильном направлении. – Астроном заметил, должно быть, тень неудовольствия, скользнувшую по королевскому челу, потому что торопливо выкрикнул: – Нами установлено, ваше величество, что вселенная либо существовала вечно, либо возникла…

– Ну, ну, – пожал плечами король. – Потом. Я должен сначала посмотреть, какие у нас есть вакансии на очистных соо­ружениях. – Он невесело рассмеялся, и все собравшиеся растянули рты в безмолвных испуганных улыбках.

– Вот так, Саша, – повернулся ко мне Цурри-Эш, – стараешься, стараешься, сооружаешь изумительную обсерваторию, новые вычислительные центры – и все во имя прогресса. А тебе в ответ: либо, либо… Бездельники. Ладно, давайте хоть полюбуемся видом.

Вид и действительно был величественный. Нежнейшая сиреневая дымка была небрежно наброшена на безбрежный пейзаж, мерцавший всеми гаммами фиолетового цвета.

Мы стояли и молчали.

– Иногда мне кажется, – сказал король, – что я вспыльчивый. Вот только что еле удержался, чтобы не отправить всех этих бездельников на каторжные работы. Уже рот было раскрыл. Еще бы доля секунды… Хорошо, успел подумать: а кто же тайны вселенной разгадывать будет?

Недавно спрашиваю в разговоре премьер-министра, вы его видели, толстенький такой: скажите, друг мой, вспыльчивый ли я? Только честно и искренне, «Что вы, ваше величество, как вы могли даже подумать такое? Мне даже обидно, что вы возводите такую напраслину на себя, самого выдержанного среди всех эшей, самого спокойного и благоразумного!» Я не выдержал, схватил его за горло и кричу: «Правду! Говорите правду или я велю перебить вам руки!» Премьер побледнел ужасно, закрыл все три глаза и шепчет: «Можете лишить меня и головы, ваше королевское величество, но даже в последнее мгновение я буду повторять, что вы мудрейший и справедливейший из эшей». Ну как ему не поверить? Премьер-министр все-таки. И говорит так убедительно. И бесстрашен, заметьте. Так и режет: мудрейший и справедливейший. Наверное, так оно и есть. Иначе не быть бы мне Двести десятым повелителем Эша.

Король посмотрел на меня, усмехнулся и добавил:

– Представляю, Саша, что вы сейчас думаете. Конечно, любой норовит сказать монарху, да еще абсолютному, комплимент. Понимаю ваш скепсис. И сам не раз так думал, терзался сомнениями. Лягу вечером почивать – и вот душу всю свою вытаскиваю, выворачиваю наизнанку, и так и эдак ее мну, кручу. А потом пришел к выводу: нельзя повелителю не верить своим подданным, когда те по велению своих сердец говорят о любви к королю. Эдак можно стать скептиком и мизантропом, а от этого, говорят, печень страдает. Надо верить, когда тебе говорят, что ты велик и мудр, как бы это ни было тяжело. Вот вы, Саша, опять едва заметно плечиками пожали. И я вас понимаю. А вы меня – нет. Когда я заставляю себя верить, что я велик, мудр, терпелив, щедр, добр, – это в каком-то смысле жертва, Саша. Да, жертва, потому что ни один монарх, тем более абсолютный, не может править, не жертвуя чем-то. А я жертвую многим, даже душевными порывами, потому что так иногда меня и подмывает: отрекусь, думаю, уйду в обсерваторию, надену астрономическое рубище, и пусть правят сами. И так затянулась у нас отсталая эта абсолютистская формация. Вот, Саша, такова наша королевская жизнь. Правь, кажется, наслаждайся, а на поверку тяжкий крест мы несем. Я имею в виду монархов.

Король прерывисто вздохнул, и мне показалось, что все его три глаза слегка увлажнились.

– Пойдемте, Саша, послушаем, что нам доложит главный королевский астроном, отдохнем немножко, а потом нас ждет бан­кет.

Комната, приготовленная для его величества, была просторной, и одна стена была почти сплошь стеклянной. Казалось, мы парим над фиолетовой дымкой долины.