Я 11-17   ::   Ардаматский Василий Иванович

- Берлинский акцент, как след оспы, вытравить нельзя. - Немец помолчал, затем пытливо посмотрел на Дементьева: - Приятно, капитан, выигрывать войну? Такую войну!

- Очень! - искренно ответил Дементьев.

- Верю, верю... - грустно произнес немец. - Мы ведь это тоже переживали...

- Правда, несколько преждевременно, - заметил Дементьев.

В глазах у немца сверкнул и тотчас погас злой огонек. Он опустил голову, плечи его обмякли, и он тихо сказал:

- Да, сорок пятый год - это не сорок первый.

И как только он это сказал, Дементьеву словно плеснуло в лицо огнем. Он быстро спросил:

- Где были в сорок первом?

От совершенно нового, сухого и злого голоса немец сразу подтянулся. Он, вероятно, понял ход мыслей советского офицера и ответил четко, по-военному:

- Брест - Минск - Смоленск - Вязьма. Здесь зимовал... - Немец помолчал и прибавил: - В ту зиму и произошло крушение победоносных иллюзий. Дальше была уже служба, чувство долга... словом, работа. Частный успех. Частное поражение. А история войны делалась уже помимо нас.

- Однако сейчас ваши дивизии сидят в мешке и не спешат сложить оружие. На что надеетесь?

- Я же сказал: служба. Когда лучше не размышлять и не спрашивать.

- Вы верили в возможность контрнаступления из мешка?

- Нет. Но такой приказ, насколько мне известно, в начале окружения готовился. А теперь делается нечто противоположное. Говорят, нас должны эвакуировать отсюда морем и перебросить на защиту Берлина.

Дементьев понимал всю важность этой новости, но спросил как только мог небрежно:

- Это слух или приказ?

- Скорей всего, приказ...

За окнами домика, где происходил допрос, прозвучал автомобильный гудок, послышались мужские голоса, смех. Хрипловатый басок весело спросил:

- Где тут ваша дичь?

Немецкого капитана увезли в штаб армии. Как только машина отъехала, Дементьев позвонил своему непосредственному начальнику полковнику Довгалеву и сообщил ему новость об эвакуации войск из мешка.

- Да, такие сведения у нас есть, - подтвердил полковник. - Спасибо.

Ни полковник Довгалев, ни Дементьев в это время не думали о том, что уже утром им придется встретиться специально для обсуждения именно этого вопроса и что их разговор станет началом новой страницы в военной биографии Дементьева.

2

Полковник Довгалев говорил, шагая по кабинету. У окна он останавливался, умолкал и несколько секунд смотрел, как мокрые хлопья снега падали и таяли на черной спине стоявшей под окнами автомашины. Потом он круто поворачивался и снова начинал говорить, шагая к противоположной стене. Не первый год Дементьев работал с полковником, прекрасно знал этого сурового человека и теперь видел, что Довгалев волнуется.

Дементьев неудобно сидел в низком, глубоком кресле. Он просто не привык пользоваться такой мебелью, не знал, куда девать ноги, вдруг ставшие непомерно длинными. Это раздражало, хотя все, что он слышал, радовало его смелое солдатское сердце.

Дементьеву всегда по душе были наиболее сложные задания. Он был разведчиком, а заниматься этим делом без риска невозможно. Ну, а если еще беззаветно любить это свое дело, разве не естественно желать заданий посложней, поинтересней? Выполняя задание, Дементьев не искал пути к цели полегче. У него была даже своя теория что в разведке самое тяжелое и опасное приносит наилучший результат. Он мог бы рассказать немало разных историй, подтверждающих эту его теорию. Но Дементьев совершенно не собирался погибать. Он почти фатально верил в свою счастливую судьбу. В самом деле, он прошел разведчиком всю войну и даже царапины не получил. Была у Дементьева любимая девушка. Ее звали Тамарой. Жила она в Подмосковье. Познакомились они в тяжелую зиму сорок первого года.