Последнее путешествие полковника Фосетта   ::   Парнов Еремей Иудович

В привычный реальный мир с его четкими, ясными гранями настоящего и будущего проникает расплывчатый и загадочный мотив из прошлого. Наверное, будь я в Лондоне, у себя дома, я бы пропустил все это мимо ушей. Но здесь я не могу этого сделать. На меня смотрит сельва. Смотрит тысячами сверкающих глаз, и я не в силах отвести от нее взгляда. Что-то такое есть в черной живой чаще, заставляющее меня слушать и верить.

Над сельвой взошла луна, чудовищная и желтая, как на полотнах сюрреалистов.

Я представил себе, как выглядит храм ночью. Залитый холодным ртутным светом, он словно отлит из опалесцирующего стекла. Крутая, заросшая травой и кустарником лестница уходит в небо и тает в черной тени. Низвергнутые временем изваяния неведомых богов почти нельзя различить за деревьями и кустами. Они напоминают о себе лишь бликами сумасшедшего лунного света. Из низин тянет сыростью и запахом перегноя. Кричат обезьяны…

Когда я впервые увидел среди этих прекрасных и грозных памятников обезьян, они показались мне духами усопших, охранявшими развалины своих поселений. Они прыгали по широким искривленным ступеням, собирались на высокой террасе, пропадали в черной тени выпавших каменных блоков. А потом, испустив пронзительный крик, все разом цеплялись за лианы и исчезали под черным готическим сводом леса.

— Скажите, сеньор Альфонзо, а вы сами верите в древние финикийские поселения на Амазонке? — спросил я, набивая трубку черным венесуэльским табаком.

— Каждая встреча с таким вот сооружением, — он машет рукой в сторону пирамиды, — пробуждает во мне надежду, что когда-нибудь эта тайна будет раскрыта.

— Но возможно ли это? При столь примитивной технической оснащенности тогдашних мореплавателей…

— Что мы знаем о прошлом человечества! — горячо восклицает де Моран. — Мы постигли космос и атомное ядро, но забыли про историю. Время безжалостно, на то оно и время…

Мне не кажется удивительным, что жители Тира или Сидона добрались сюда на своих судах. Финикийцы — искусные мореплаватели, и их корабли лучше каравелл Христофора Колумба. Возможно… Я, во всяком случае, верю в древние города, как верил в них Фосетт. Но те, кто пытался вырвать тайну у сельвы насилием, погибали. Нужно ждать. Тайна откроется сама. Открылась же людям эта пирамида, простоявшая никем не замеченной двенадцать веков. Просто пришло ее время. А время древних городов еще не наступило. Будем ждать.

Я с интересом взглянул на де Морана. Это что-то новое. Археолог-фаталист

— такое в научной практике встречается не часто. Мне почему-то не захотелось продолжать разговор о поисках древних городов. Он почувствовал это. Я попытался перевести беседу на микробов. Но мне не удалось вернуть возникшую и оборвавшуюся между нами связь. Мой собеседник отвечал неохотно и вяло, он думал о чем-то своем. Поняв, что сегодня ничего путного не выйдет, мы отправились спать.

Я запомнил этот вечерний разговор только потому, что с ним у меня связано странное и острое ощущение. Раньше сельва казалась мне живой, таинственной силой, лишенной определенной формы и конкретности. Что-то вроде большой волны, которая накрывает вас с головой, и вы теряете представление, где низ и верх, начало и конец. Живая, но неразумная стихия, действующая сразу на все органы чувств. Этой стихийной силой можно восторгаться, можно ненавидеть или бояться ее, но ее нельзя понять. Она либо освобождает вас, либо покоряет, вы раб или властелин, но никогда вы не станете собеседником сельвы.

После разговора с де Мораном сквозь завесу лиан на меня глянули человеческие лица. У сельвы была история. Еще до. нашествия конкистадоров по этой земле ступали ноги наших далеких предков. Неужели здесь были города, построенные моряками Тира? Эту ночь я провел очень беспокойно.