Приговоренный   ::   Прашкевич Геннадий

А вас?

— Нисколько, — поддержал я его.

Моя профессия (профессия Л.У.Смита) тоже его не заинтересовала. Перевозки? Скучно. Перевозки это не путешествия. Он когда-то много путешествовал. Он и теперь готов мотаться по свету, но деньги… Кажется, их здорово недоставало Пану. Когда-то он прогуливался и по Лексингтон-авеню, и по Берри-бульвару, когда-то он не путал кабаков с Эймори-стрит с кабаками Коул-факс-авеню, но все это в прошлом.

“Господи, господи, господи, господи…”

Голос Джека звучал все глуше, я загонял свои воспоминания в самый дальний подвал подсознания; голос Пана помогал мне.

“Сделай мне больно…”

Я мучительно вытравливал из себя прошлое.

Никто мною не интересовался, никто мне не звонил — Пана это не удивляло. Он, наверное, привык к одиночкам — кто еще полезет в такую глушь? Днем пляж, сидение на ветру — бесцельное, исцеляющее; вечером бдение в баре — разве не этого я хотел? Разве я и Джек не жили всегда по своим законам?

Пан, кажется, руководствовался тем же.

Небритый, хмурый, склонный к выпивке, иногда он вдруг оставлял меня и отправлялся в городишко, похожий, по его словам, на одно большое отделение полиции нравов. Обратно он возвращался с продуктами, с местными новостями и связкой газет. Самое удивительное, он подолгу копался в этих газетах.

— Видели наши дороги? — спрашивал он, наполняя джином стаканчики. — Ветер, скалы, справа обрыв. Когда я проезжал тут впервые, — сказал он, чуть ли не хвастливо, — я даже подбадривать себя не мог. Глоток джина, он у меня в глотке застревал. Сам не знаю, чего так пугался.

— А теперь? Пан ухмыльнулся:

— Теперь я себя подбадриваю.



3



Белые облака…

Они громоздились на горизонте, их несло к побережью, они вдруг таяли и вдруг возникали, вспухали над колеблющейся водой; меня убаюкивала их нескончаемость, их доисторическая белизна, ведь такими они были в эпоху ревущих вулканов, в эпоху голой земли, еще не тронутые плесенью вездесущей жизни; такими они проплывали над раскачивающимся “Мэйфлауэром”, над ордами Аттилы, над аттическими городами; такими они были в безднах времен, над хищниками, рвущими тела жертв в душной тьме джунглей.

Мне ли не знать?

“Господи, господи, господи, господи…”

Я, кажется, приходил в себя. Путаница в голове пока что не упростилась, но жалобы Пана я уже понимал.

— Я из тех, кто никто да не будет богатым, — жаловался Пан. — Того, что у меня есть, хватит на старость, но на большее рассчитывать нечего.

— Выглядите вы крепко.

Я не утешал его. Мне было наплевать, как он выглядит, но для своего возраста он действительно выглядел неплохо.

Пан скептически поджимал тонкие губы:

— Может, я и не выгляжу стариком, но в Индии мне уже не побывать. Будь у меня деньги, я бы вновь съездил в Индию.

— Почему именно туда?

— Не в Антарктиду же, — его голубые глазки посверкивали. Он был доволен, что я его слушаю. — Я там не бывал. Но я плавал на Оркнеи.

— Что-то вроде кругосветного путешествия?

— Не совсем. Сам не пойму, что меня гоняло по свету. Но если мне нравилось место, я пытался его обжить. Я не квакер и не болтун, у меня свой взгляд на мир.

Я кивал.

Мне было все равно, о чем он говорит. Меня устраивал фон — фон живой человеческой речи. Не так впечатляет, как океан, но, в общем, греет.

— Почему в Индию? — вспомнил он мой вопрос. И хмурился: — Страдание очищает. Вид чужих страданий очищает еще лучше. Я до сих пор рад, что я не индус. Хорошо чувствовать свои мышцы, ступать по земле, знать, что завтра ты можешь поменять край, если он тебе разонравился. А индус рождается на мостовой и на мостовой умирает.

— И никаких других вариантов?

— Наверное есть, но они исключение.

Он повторил:

— До сих пор рад, что я не индус. Ради этого стоило съездить в Индию, правда?

Я кивал.