Сударь хаос   ::   Вотрин Валерий

Нелепо и грустно смотрится в толпе мятущихся, сталкивающихся, движущихся серых фигур странное видение: бледное лицо молодой девушки, с печалью взирающей на столпотворение. Пожалуй, это единственное осмысленное лицо на картине. До нелепости зловещи очертания мертвого тела: это - угольно-черная расплывчатая масса, все время остающаяся в тени. Виднеется лишь рука, сжимающая что-то, что одна из фигур тщетно силится отобрать. И над всем этим нависло одно слово - хаос. Это слово грозит с небес, висит водяной пылью в воздухе,. Его выговаривают и не могут выговорить трясущиеся губы, оно во взглядах бегущих, оно среди панической толпы, ставшее ее костяком и волей бежать. По сути дела, это и есть бегство от хаоса.

Он бросил кисть в стакан. Из окна открывался мирный и пасторальный пейзаж. Но на холст он не ложился.

Некоторое время назад громадные полчища людей внезапно снялись с места и устремились на запад, ужаснувшись слухам о том, что на страну надвигается хаос. Эти слухи возникли ниоткуда, хотя никто не смог бы с точностью вообразить себе, что же такое хаос. Говорили, правда, что хаос надвигается сплошной черной стеной, что за сутки он поглощает многие километры - леса и поля, города и деревни. В мгновение ока дороги оказались запруженными. Наводящая ужас черная стена гнала перед собой толпы обезумевших людей. Скоро их увидел и Бонифас. Беженцы твердили всем и каждому, что им тоже пора сниматься с места и бежать, пока не поздно, пока хаос не застиг и не поглотил их. За первой волной последовала вторая и третья: эти выглядели уже не такими безумными и что-то делали даже сознательно, например, захватили с собой свое имущество. Но и они твердили, что видели нечто страшное, черную зловещую стену, двигавшуюся за ними по пятам. Она была как живая, пучилась и опадала, а если оказаться к ней поближе, то можно было даже услышать доносящиеся из нее странные звуки: крики, лязги, завывания. Это был Хаос, и Бонифас начал было уже всерьез подумывать об отъезде. Но поток беженцев внезапно ослаб и прекратился. Последние уверяли, что Хаос остановился в десяти километрах отсюда, а сами они бегут лишь из чувства долга, чувства солидарности, потому, что другие уже убежали. Тогда соседи Бонифаса пошли посмотреть на хаос. Вернувшись, они очень быстро собрали свои вещи и уехали, говоря, что не могут жить рядом с таким ужасом и что у них в конце концов дети. Опустели дома и других, которые тоже ходили смотреть на хаос. И дорога на восток начала зарастать, потому что дети были у всех и никто не хотел жить с ужасом бок о бок.

Бонифас как-то не придал этому всему особого значения. Дни они проводили с Кондульмером в долгих беседах, а ночами он иногда спал, а чаще рисовал, вернее, писал красками. Дописав картину, он брал ее и ставил в затылок другим картинам, - усмехаясь, он говорил, что так она "быстрее дозреет". Потом он забывал про нее, как забывал пойти послушать очередного проповедника, разглагольствующего об установившемся на земле царстве зверя, сиречь хаосе, и о том, какие ужасы ждут там неосторожного. Кондульмер ходил один раз, а когда вернулся, сказал только, что все они повторяются, а следовательно, не представляют интереса для искушенного ума.

Но и самый искушенный рассудок не мог вообразить себе, что отныне мир разделен надвое, и в каких-то десяти километрах, за черной чертой чертовой стены, творится Бог знает что, страсть одна. Здесь - берег, а там - бездна. Здесь солнце, зелень, звон колоколов по утрам, вопли сварливой соседки, недовольной молочником, - и необъясненный никем, ужасный в своей загадочности хаос. Успокаивало только то, что он не сдвигался с места - видно, ему пока хватало заглоченных пространств. И люди начали потихоньку возвращаться. Вскоре все уже смирились с тем, что в десяти километрах - эта цифра для многих обрела мистическое значение, - существует необъясняемое.