Батумский связной   ::   Александрова Наталья

Хотя и матрос производил мрачное впечатление — давно не бритая широкоскулая рожа, пересеченная плохо зарубцевавшимся кривым сабельным шрамом, маленькие злобные глазки, щербатый рот с золотыми фиксами, — но женщина выглядела куда опаснее. Одетая в галифе и офицерский френч без погон, коротко стриженная, она смотрела на экипаж греческого суденышка с таким злобным наслаждением, с такой радостной ненавистью, с какой, должно быть, хищный зверь смотрит на пойманную жертву, чьими предсмертными муками хочет позабавиться больше, чем съесть. Садизм и наркомания ясно читались в блеклых безумных глазах пиратки.

— Что везем? — с обманчиво грубой симпатией спросил матрос, поводя из стороны в сторону стволом маузера, направляя его то на Спиридона, то на его команду.

— Мы бедные гре-еки, — жалобно, нараспев проговорил Спиридон тоном вокзального нищего, — что мы можем везти? Немножко поесть, немножко выпить… Хотите греческой водки, добрые та-аспода?

Матрос сглотнул слюну, сплюнул и прорычал:

— Водки — само собой. А как насчет опиума, грек?

— Опиум? — переспросил Спиридон таким тоном, будто слышал это слово впервые — Опиум? Ну, немножко для господина матроса найдется.

— Кончай ты их, — низким, хрипловатым голосом сказала женщина, подходя ближе к борту катера и расстегивая кобуру нагана. Она сказала это так буднично, словно просила у своего товарища закурить. — Кончай их, Махра, там разберемся, что у них есть на фелюге.

— Ну, Сонька, ты даешь! — восхищенно присвистнул матрос. — Сразу в расход! Сперва надо среди них эту… егитацию провести! Мы же не бандиты какие, мы — вольные анархо-революционеры Черного моря! Мы вот сейчас выявим ихнюю классовую сучность, а тогда уже и кончим как врагов вольной анархии!

Лицо женщины перекосилось злобной гримасой. Она вытащила наган из кобуры со словами:

— Пошел ты, Махра, со своей агитацией! Я крови хочу!

Борис понял, что сейчас начнется кровавая бойня. Все последующее заняло какие-то доли секунды. Он вытащил из-за пазухи холодивший его грудь наган Горецкого и прямо сквозь доски каюты выстрелил в матроса. Времени на раздумья у него не было, сработал инстинкт: женщина, при всей её опасности, была дальше, она ещё не успела изготовить оружие к бою, между ней и греками стоял матрос, который не позволял ей вести прицельный огонь. Пулеметчик вообще был в данный момент не опасен, поскольку, подтянув катер к борту фелюги, пираты развернулись так, что греки оказались в мертвой зоне для обстрела из пулемета, а чтобы его развернуть, понадобилось бы немало времени. Все эти длинные рассуждения промелькнули в голове Бориса в ничтожную долю секунды — откуда только что взялось, ведь всегда он был человеком сугубо штатским.

Он выстрелил сквозь стенку, и его выстрел достиг цели. Матрос заревел как раненый бык, изо рта у него хлынула кровь, и он как подкошенный свалился за борт фелюги. Прежде чем тело его коснулось воды, младший грек метнул в женщину невесть откуда взявшийся в его руке тяжелый рыбацкий нож. Лезвие вошло ей чуть ниже уха, и анархистка упала на спину, обливаясь кровью. Лезгин-пулеметчик, громко ругаясь, пытался развернуть “Максим” стволом к фелюге, но Спиридон уже перепрыгнул на борт катера и из своего маузера дважды в упор выстрелил кавказцу в голову.

Наступила та особенная тишина, что бывает только после боя. Несколько секунд все оставались на тех же местах, каждый боялся шевельнуться, будто страшно было разбить эту тишину. Первым нарушил её юный грек. Он затянул торжествующую песню чистым мальчишеским голосом и легко перепрыгнул на катер пиратов. Там он вытащил нож из шеи убитой женщины и потянулся за её наганом, но Спиридон остановил его резким окриком.