Природа начала (Слово о слове)   ::   Елизаров Евгений

Просто напор славян, статистически представимый через сопоставительную численность военнопленных, выставляемых на невольничьи рынки, намного превосходил давление любых других захватчиков. Уже этот, вошедший в лингвистическую реальность, факт говорит о том, кто был страшнее всех для Европы. Я уж не говорю о тысячелетнем проклятии жуткого пророчества Иезекииля о князе какой-то страшной страны Рош... так созвучной самоназванию дерзкого и свирепого племени воителей, возникших вдруг на землях древней Скифии... И поныне сохраняющаяся неприязнь к нашей стране основывается отнюдь не на компрометации "красным террором" и сталинским геноцидом, но уходит своими корнями в едва ли не генную память поколений и поколений... Пусть подсознательно, неявно, имперская политика русских царей и советских генсеков во все времена ассоциировалась с предреченным нашествием именно этого темного начала. Но обращение Владимира: "Хочу я с небом примириться, Хочу любить, хочу молиться, Хочу я веровать добру." пусть медленно, но все же повторялось в обращении Левиафана, подмявшего собою шестую часть суши... К началу ХХ века и черноморские проливы и крест над святой Софией уже трансформировались из практической его цели в никого ни к чему не обязывающий культурный символ нации. И не это ли веками набиравшее инерцию нравственное обращение лежало в основе одного из ярчайших феноменов мировой культуры - русского феномена девятнадцатого века? Как знать, может быть, именно это вечное проклятье, тяготевшее над не знающей удержу государственной властью, должно было уравновеситься постепенным становлением какого-то необычного этотипа подвластных ей. Тысячелетняя история России знает трагедию княжеских усобиц и дворцовых переворотов, но в русской культуре не было ни Данте, ни Шекспира. Любить на Руси тоже умели, но и Петрарка был, пожалуй, невозможен в той культурной среде, где даже понятие "любить" часто выражалось словом "жалеть". А вот Чехов и Достоевский - были... Правда, был и Базаров и - прямое воплощение исповедуемой им веры - Сергей Нечаев, Но все же на исходе девятнадцатого столетия вдруг обнаружилось, что и русская культура становится одним из нравственных центров вселенной. Знаменитый вопрос В.Соловьева: "Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?.." в сущности давно уже был решен, и вклад русской интеллигенции в нравственное обращение Европы переоценить едва ли возможно. ...Книга булгаковского Мастера восстанавливала все, казалось, навсегда уничтоженное; во многом именно благодаря ей духовная традиция, восходившая к евангелистам, ожила вдруг и в нашем, забывшем Бога отгородившемся от всего мира "железным занавесом" обществе. В советском духовном космосе осмысление Мастером событий той трагической пасхальной недели в Иерусалиме вылилось в рождение какого-то нового Апокрифа - Апокрифа двадцатого века, времени, уже прошедшего через все испытания и вульгарным атеизмом, и воинствующим "диаматом". Явственная печать этих испытаний лежит на Благовествовании от Мастера. Вглядимся. В этом апокрифическом сказании нет места никаким чудесам. Ничто не поражает разум. Ни воскрешения мертвых, ни исцеления больных, ни изгнания бесов - ничего этого здесь нет. (Впрочем, и у евангелистов - за исключением, разве, Иоанна - все эти чудеса носят лишь служебный, вспомогательный характер, совсем не они делают Христа духовным символом новой эры.) Парафраз ренановских жизнеописаний, и Пилат Понтийский, и Левий Матвей, и сам Иешуа предстают перед нами в облике простых обывателей, рядовых, решительно ничем не выделяющихся людей. Они не совершают ничего героического, в их действиях нет никакой экзальтации, никакого надрыва.