Атта Тролль   ::   Гейне Генрих

То большое сердце было -

Вкусно, сварено на славу;

Но его лишь надкусил я,

Как раздался некий голос:

"Ах, обжора ты немецкий!

Пожираешь сердце вора,

Что повешен был в Толозе,-

Вот прожорливая дрянь!"

Тут одно из птичьих чучел

Мне сказало, -- то был коршун,

И другие повторили:

"Ах, обжора ты немецкий!"

Видно, съевший сердце вора

Начинает понимать

Птичий свист и щебетанье;

Оказалась правдой сказка.

С той поры я в совершенстве

Понимаю речь пернатых,

Понимаю даже мертвых -

Старых чучел диалекты.

Вдруг в окошко постучали,

Я открыл его поспешно;

В хижину влетели с шумом

Девять воронов огромных.

Подскочив к огню, согрели

Когти и, встопорщив перья,

Стали каркать, изрыгая

Всевозможные проклятья.

Тут особенно досталось

Мендицабелю, еврею,

Что прикрыл монастыри -

Их насиженные гнезда.

Спрашивали: "Где дорога

В град Monacho Monachorum?"

"Влево за угол, -- сказал я. -

Патер Йозефу привет мой".

Стая черных эмигрантов

У огня недолго грелась

И, покаркав, улетела

Сквозь открытое окошко.

Птичий сброд любого сорта

Стал влетать и уноситься.

Дом похож был на харчевню

Для пернатых проходимцев.

Журавли, порою лебедь,

Даже совы -- эти выли,

Злясь на скверную погоду,

Яркий день и атеизм.

В обществе дородных нянек -

Двух гусынь, ему усердно

Помогавших при полете,-

Прибыл хмурый пеликан.

Раненую грудь погрел он,

С негодующим презреньем

Поглядел на клан совиный

И опять в окйо умчался.

А потом к огню, воркуя,

Пара голубков подсела,

Посмеялись, освежились

И умчались в путь-дорогу.

Наконец удод явился,

Длинноног, короткокрыл;

Глянув, крикнул мне со смехом

"Друг! Не узнаешь Хут-Хута?"

Я невольно засмеялся:

Это впрямь мой друг Хут-Хут/

Тридцать пять веков назад он

Числился курьером царским

И с депешей неотложной

Срочно Соломоном Мудрым

Послан был к царице Савской,

К знаменитой Балкаизе.

Царь в красавицу влюбился,

По хвалебным описаньям;

Ей же грезился лишь Мудрый,

Чью весь мир прославил мудрость.

И загадки предлагали

Царь с царицею друг другу,

И бежал, нося записки,

Мой Хут-Хут песком-пустыней.

И, устав от всех загадок,

Прибыла в Ерушолаим

И в объятья Соломона

Кинулась она, краснея.

Царь сказал, обняв царицу:

"Величайшая загадка,

Милое дитя, -- любовь,

Но над ней не стоит думать".

Да, Хут-Хут, удод мой старый,

Прежним другом мне явился

В колдовском воздушном царстве,

В дымной хижине Ураки.

Стар удод! Но он такой же,

Как когда-то. Очень важен:

Как тупей, он на макушке

Носит гребешок из перьев.

Он скрестил свои ходули,

По привычке разболтался

И дворцовых происшествий

Выложил мне целый короб.

Рассказал на новый лад

То, что мне поэт арабский

Рассказал: как ангел смерти

Побежден был Соломоном.

Царь остался жить, -- бессмертный,

Обитает в Джиннистане;

Там он демонами принят

Как монарх самодержавный.

"И царица Балкаиза,-

Говорил Хут-Хут, -- жива.

Дар возлюбленного, дивный

Талисман, ей дал бессмертье.

Проживая в лунных землях,

В горном царстве эфиопов,

С Соломоном и доныне

Сохранила связь царица.

Оба, правда, постарели

И остыли, но друг другу

Как и прежде, часто пишут

И, как прежде, шлют загадки.

И по-детски Балкаиза

Радуется, если Мудрый,

Понапрасну потрудившись,

Не решит ее загадку.

И лукаво утверждает,

Что с годами поглупел он,

И, дразня, зовет его

То Ночной Колпак, то Шеллинг.

Царь ей год назад в отместку

Твердый преподнес орешек,-

Он своей подруге верной

Переслал со мной загадку:

"Кто подлец наипервейший

Средь германских подлецов,

Среди всех, кто населяет

Тридцать шесть держав германских?"

Сто имен ему с тех пор

Уж царица отослала;

Царь в ответ упорно пишет:

"Нет, голубка, он не первый".