Окаянный груз   ::   Русанов Владислав

Зато оставлял он за собой кровавый след, метил путь изуродованными, обезображенными трупами, спаленными вчистую хуторами и поветями. Только раньше он у Зубова Моста норовил реку перейти, а это десяток поприщ южнее. Неужто изменил привычкам? Или попросту опасался засады и достойного отпора? Тамошнему сотнику людоедские набеги настолько надоели, что он поклялся ни днем, ни ночью с седла не слезать, пока не изловит проклятого колдуна.

— Детишек он, видать, в огонь покидал, — глухо проговорил Птах. — Люди молвят, он так силу чародейскую получает.

— Во как! — открыл рот Хватан. — А как Радовит наш…

— Тихо, — оборвал его Войцек. — Закройся. Там никак живой кто-то! — И уже на бегу бросил: — «Силу чародейскую»… Один дурень ляпнет, а другой носит, как…

Схоронившись в густой смоляной тени, прижавшись боком к колесу перевернутой телеги, лежал человек. Женщина. Растрепанная коса, выбившаяся из-под перекошенного очипка, сомнений в том не оставляла. Разодранная в клочья юбка открывала белую ногу в вязаном, до колена чулке.

Наклонившись над женщиной, Войцек прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке.

— Живая! А я думал, показалось.

— Это Надейка. Невестка Гмырина, — подоспел Птах.

— Неужто Мрыжек бабу пожалел? — удивился Хватан. — Дрын мне в коленку!

— Как же, пожалел… — отмахнулся от него Птах. — Сказал тоже. Недоглядел. — Он показал на багровую шишку с кулак величиной на виске Надейки. — Оглушили. Видать, думали, насмерть, а оно вона как вышло…

— Вот оно как… — повторил Хватан. — Тады ясно.

— Ума бы н-не лишилась, — озабоченно проговорил Войцек.

— Тебе-то на что, пан сотник? — округлил глаза разведчик.

— Тебя спросить забыли, — рыкнул на него Птах.

А Меченый пояснил:

— Полковнику отпишу. Пусть жалобу в Выгов готовит. А она свидетельствовать будет против Мржека. И против князей Грозинецких, что приют ему дали! — Сотник взмахнул кулаком. — Пусть отвечают перед короной и Господом!

Закончив речь, Войцек огляделся, обнаружив, что окружен почти всеми воинами, за исключением коневодов и Радовита. Порубежники мялись с ноги на ногу, кусали усы, хмурились.

— А мы теперь того, обратно, в казарму? — высказал общий вопрос Закора. По негласному установлению он, отслуживший в Богорадовской сотне без малого сорок годков, имел права давать советы и указывать на ошибки командира.

— А что, нет охоты? — Сотник дернул щекой — сейчас разразится гневным криком, а может и плетью поперек спины перетянуть.

— Так спать плохо будем, коли не обмакнем сабельки в кровь поганскую, — продолжал Закора, корявым пальцем заталкивая под шапку седой чуб.

— Или мы не порубежники?! — выкрикнул звонко кто-то из молодых. В темноте не разглядеть кто, а не то отправился бы голосистый до конца стужня конюшни чистить.

Лужичане одобрительно загудели.

— Ах, вы — порубежники, — язвительно проговорил Войцек. — У вас руки чешутся и сабельки зудят…

— Не серчай, пан сотник. — Закора покачал круглой лобастой головой. — Разумом мы все понимаем, что да как… А сердце просит…

— А у м-меня не просит? Я, выходит по-вашему, не хочу погань чародейскую извести? У меня душа не горит разбой и насилие видеть?

— Пан сотник…

— Молчать!!! Ишь какие… Птах!

— Здесь, пан сотник!

— Бери бабу на седло, вези в Богорадовку. Тебя она знает. В себя придет — не напугается.

— А Мрыжек… — недовольно протянул Птах. Видать, хотел лично поквитаться с убийцей родичей.

— Молчать!!! Много воли взяли! Батогов захотелось?

— Слушаюсь, пан сотник! — Птах вытянулся стрункой.

— То-то! Хватан, Грай!

— Здесь, пан сотник!

— Радовита в седло по-подкиньте. По-о-о-обочь него поскачете. И глядите, чтоб до встречи с мржековой хэврой оклемался. Головой ответите.

Войцек перевел дух.