Возвращение Скарамуша   ::   Сабатини Рафаэль

Выпрямившись, Анре-Луи бесцветным голосом, не приукрашивая картины, бесстрастно поведал о чудовищных парижских событиях.

— Неделю назад, десятого, население города, приведенное в бешенство манифестом герцога Брауншвейгского, повергнутое в отчаяние известием о вторжении чужеземных войск, обратило свой гнев против соотечественников, приветствовавших интервенцию. Толпа штурмовала дворец Тюильри и в слепой ярости загнанного в угол зверя перебила швейцарских гвардейцев и дворян, оставшихся защищать его величество.

Крик ужаса прервал рассказ Андре-Луи. Монсеньор тяжело поднялся из кресла. Щеки принца в значительной мере потеряли присущий им яркий румянец.

— А… король? — с дрожью в голосе спросил он.

— Его величество с семьей взяла под свою защиту Национальная ассамблея.

Воцарившееся испуганное молчание прервал нетерпеливый окрик монсеньора:

— Дальше! Что еще, сударь?

— В настоящее время городские власти Парижа оказались, по существу, хозяевами государства. Крайне сомнительно, что Национальная ассамблея в силах им противостоять. Они манипулируют населением, направляя ярость народа в желательную для себя сторону.

— И это все, что вам известно, сударь? Все, что вы можете нам сказать?

— Все, монсеньор.

Большие выпученные глаза графа Прованского продолжали сверлить молодого человека, хотя и без враждебности, но и без симпатии.

— Кто вы, сударь? Ваше имя?

— Моро, ваше высочество. Андре-Луи Моро.

Плебейское имя не вызвало отклика в сознании легкомысленного благородного общества, обладавшего, на свою беду, короткой памятью.

— Ваше положение, титул?

Керкадью, Алина и г-жа де Плугастель затаили дыхание. Что стоило Андре-Луи дать уклончивый ответ, не раскрываться до конца! Но он презирал увертки.

— До недавнего времени я представлял в Национальной ассамблее третье сословие Ансени.

Андре понимал, какой переполох вызовут его слова. Он почти физически почувствовал ужас, охвативший присутствующих. Те, кто стоял поближе, отшатнулись и застыли в немой позе монашки на экскурсии в турецких банях.

— Патриот! — первым опомнился его высочество. Он выплюнул это слово с омерзением англичанина, которому сообщили, что он только что отведал паштет из лягушачьих лапок.

Господин де Керкадью, ни жив ни мертв, поспешил на помощь крестнику.

— Да, монсеньор, но патриот, осознавший ошибочность своего пути. Патриот, объявленный своими бывшими сотоварищами вне закона. Он отверг их и пожертвовал всем своим имуществом ради долга передо мной, своим крестным отцом, и избавил нас с графиней де Плугастель и моей племянницей от ужасов кровавой бойни.

Принц посмотрел исподлобья на графиню, потом на Алину. Он заметил, что взгляд мадмуазель де Керкадью исполнен горячей мольбы, и решил сменить гнев на милость.

— Мадмуазель, вы, кажется, хотите что-то добавить? — вкрадчиво осведомился граф Прованский.

Алина, не сразу подобрав слова, ответила:

— Пожалуй… Пожалуй, только то, что я надеюсь на снисходительность вашего высочества к господину Моро, когда вы вспомните о его жертве и о том, что теперь он не может вернуться во Францию.

Монсеньор склонил голову набок, отчего жировые отложения на его короткой шее собрались в солидные складки.

— Что ж, мы вспомним об этом. Мы даже только это и будем помнить, только то, что мы перед ним в долгу. А уж, как мы рассчитаемся, когда вскоре наступят лучшие времена, будет зависеть от самого господина Моро.

Анре-Луи промолчал. Придворным, враждебно глядевшим на него со всех сторон, показалось оскорбительным такое невозмутимое спокойствие. Однако пара глаз разглядывала его с интересом и без негодования. Глаза эти принадлежали сухопарому человеку среднего роста, одетому в простой костюм без мишуры украшений.