Баллада о птице   ::   Воронов Виктор

Да и соседку мою не Птица ли уберегла? Лишь вскользь рассеклась височная кожа, и кровь, щедро хлынувшую из рассечения, не Она ли касанием крыла своего заставила остановиться, и алела кровь на снегу белом предвестием когда-нибудь неизбежной такой же на белых же простынях?

И не ее ли оберег не дал мне чуть позже не вынырнуть из полыньи, подманившей меня к краю своему зовущим сквозь темноту воды зимней мерцанием?

Много позднее мелькнуло у меня вспоминание виденности алости кончика крыла Птицы той, но был я вое еще в непонимании реальности бытия Птицы, и плача ее я не распознавал, не слыша его.

Как и, поддавшись зову полыньи, не слышал я удерживания меня от шага к краю ее, могшего стать последним.

Стал же тот шаг первым к возможности если не принять и войти, то хотя бы поверить в существование реальности мира Птицы, не оставляющей нас с тобой и, не встретившись в детстве, мы все-таки рядом были, и в один и тот же день бабушки наши водили нас по зоопарку Кенигсбергскому, и Птица, парение свое прервавшая для встречи с нами, птенцами своими, не стала знакомить нас, и радостным было в тот день брождение наше несовместное (хотя - не узнать нам никогда - не вместе ли мы провели тот день, не помним мы всего, слишком малы мы были, да и важно ли это) в лабиринтах зоопарковых.

Принципиальное отличие последовавшей за тем неудачным провалом под лед, случившимся со мной на территории бывшей Восточной Пруссии в блаженном четырехлетнем возрасте, жизни от предшествовавшей провалу в том, что именно тогда я, еще не осознав важность понятого, понял, что - шаг единый или миг единый поворачивают судьбу на невозвратную траекторию, и сделанность или несделанность шага того - выбор целиком в руках твоих, но - сделав его, выбора лишаешься.

И твоя ли судьба - по траектории той? Не должен ли был я лежать подо льдом дозревающей пищей для обитателей подледных?

Случайность оказания рядом на год старшего меня соседа и цепкость его не по возрасту, а, скорее, фамильная (фамилия редкая, мне более не встречавшаяся - Прилепа), не дали мне уйти на дно, густо усеянное остатками и останками всякой послебойной всячины. А бойня здесь была неслабая.

Хватило сил у него даже одолеть впутавшиеся в мои ноги мотки колючей проволоки, два из которых он вместе со мной выволок на лед (не Она ли вмешалась, впрочем?

Откуда бы силе такой у пацана пятилетнего?). На дальнейшее сил ни у него, ни у меня не было, и как я оказался стоящим посреди стола со съежившимся признаком пола своего и растираемым обильно поливаемым на меня спиртом противооблединительным (благо, канистра со спиртом у отца, командира эскадрильи, всегда в запасе была), не помню. Только влепившиеся в окно со стороны улицы обитатели малолетние дома нашего помогли мне обрести себя и вспомнить:

- Я провалился под лед. Прилепа Колька вытащил меня.

И жар стыда - я голый перед всем двором, я - хоть и отделенный стеклом, но всеми насквозь просматриваемый, смешался с жаром в теле от растираемого спирта и поднимавшейся температуры. После - провал в тьму до самого утра. Не обошлось тут, пожалуй, и без надышанности парами спиртовыми, но впервые утром я не от предвкушения радости предстоящего огромного дня проснулся, а долго вспоминал и осознавал себя -кто я, где я, да и - есть ли я?

В возникновении из небытствования я, проскользил и по дорожке скользкой подледной, минованной вчера только, но не бывшей неизбежной. И в поисках себя - сегодняшнего - я натыкался на незамечаемые мною раньше свороты на невозвратные тропки и дорожки и понял впервые, что многолика и неоднозначна судьба моя. Что мог я стать другим. Быть в другом месте. И не собой вовсе. И мог и - не быть.

Лишь спасительное приближение мамы остановило кружение распадающихся и переплетающихся моих недовоплощенных, но вполне возможных, я-несбывшихся.

Старательно бодрый голос отца, старательно иронично интересовавшегося моим самочувствием, помог обрести мне себя в ласковой теплости маминых ладоней.

Было это первым осознанием, но не первым проживанием подобной ситуации. По самые двадцать четыре растянулась эта цепочка из выворотов от надвигавшейся иной судьбы, отмеченных попытками уйти не под лед, так в остановку сердца или в удар головой об дно "сажалки", т.е.