Играющая в Го   ::   Са Шань

А я молчу, устав притворяться идиоткой. По доске холодной пресной лапшой растекается молчание.

Кузен в смятении, он без конца вздыхает, подперев рукой щеку. Около семи он совершает ошибку. Вечером, не дожидаясь конца партии, я замечаю ему, что он уже проиграл и следует выполнять условие пари.

Кузен отталкивает стул и встает.

На следующее утро мне сообщают о его отъезде. Поезд уходит в девять. Я успею перехватить его на вокзале. Он ждет от меня раскаяния и извинений. Что ж, пусть ждет. Удерживать его я не буду. Не стану поощрять глупые надежды. Он меня оскорбил и должен понести наказание. Позже я напишу ему и снова призову к себе – когда нечистые желания уступят место смирению побежденного.



10

Наша рота окружает засыпанную снегом деревню. Предупрежденные о нашем подходе женщины, дети и мужчины сбежали. Остались одни старики – они прячутся в своих домах, убожество которых подчеркивают жалкие новогодние украшения.

Мы сгоняем всех в центр деревни. Они прикрывают изможденные тела ветхими заштопанными одеялами и тупо смотрят на нас из-под шляп. Старики дрожат и стонут, стараясь пробудить в нас жалость. Я безуспешно пытаюсь говорить с ними по-мандарински [7] – они ничего не понимают и что-то лепечут в ответ на тарабарском наречии. Я выхожу из себя, начинаю угрожать им пистолетом. Внезапно трое кидаются на землю, цепляются за мои ноги и на чистейшем мандаринском кричат, что ни в чем не виноваты. Я с отвращением пытаюсь высвободиться, отбиваюсь от них рукояткой пистолета. Но они крепче вцепляются в меня, бьются головами в живот.

Моя растерянность веселит солдат. Я приказываю одному из них:

– Помоги же мне, болван!

Его усмешка превращается в свирепую гримасу. Он мгновенно срывает с плеча ружье и колет штыком ногу одного из стариков.

Вопя от боли, раненый катается по земле. Двое других в ужасе опрокидываются навзничь. Опомнившись от потрясения, я кричу солдату:

– Идиот, ты мог меня ранить!

Зрители снова заходятся безумным смехом.

Жестокость наших военных происходит из суровости воспитания, которое мы получаем. Детям постоянно отвешивают оплеухи и тумаки, их осыпают оскорблениями: таков привычный ежедневный ритуал общения с детьми. В армии, чтобы добиться от солдат безоговорочного подчинения и смирения, офицеры до крови избивают младших по званию и рядовых, лупят их по щекам остро заточенной бамбуковой линейкой.

Мне глубоко претят пытки невинных людей. И мне жаль крестьян, живущих в невежестве, нищете и грязи. Этим мирным людям совершенно все равно, кому подчиняться – маньчжурскому императору, китайским военачальникам или японскому императору – лишь бы есть досыта каждый день.

Я велю солдатам перевязать раненого и отправить стариков по домам. Мы обыскиваем их жилища и забираем съестное – все, до последней чашки муки. Я обещаю вернуть припасы, если они укажут, где скрываются террористы.

На следующий день, еще до восхода солнца, один из жителей приходит в наш лагерь.

Голод развязал ему язык. Не дожидаясь зари, мы бросаемся в снежную бурю в погоню за врагом.



11

Десять дней спустя приходит письмо от Лу: он получил пропуск на внутренние земли [8] и к тому моменту, когда я буду читать эти строки, уже отправится в Пекин.

В моей душе поселяется смутная тревога. Я отправляюсь на площадь Тысячи Ветров, где игроки в го невозмутимо предаются своей страсти.

Девочкой я сопровождала кузена повсюду, где бы он ни играл. Однажды он так разгорячился, что без чувств упал головой на доску. Я заняла его место и выиграла турнир. Благодаря этой победе я стала единственной женщиной, принятой в закрытый круг игроков в го.

Прошли годы, и я с тоской наблюдаю закат моего детства, которое безвозвратно уходит и никогда не вернется.