Иммануил Великовский   ::   Деген Ион

Не из подсознания – из памяти извлечет потом психоаналитик Иммануил Великовский эту картину и этот запах. А еще запомнился ему необычный отъезд его отца Шимона.

Коммерческая деятельность отца была связана с частыми поездками, которые стали обыденным явлением в повседневной жизни семьи. Но на сей раз происходило нечто необычное. Трехлетний Иммануил с интересом разглядывал незнакомых посетителей, беспрерывно сменявших друг друга. Он пытался понять, что происходит в их доме.

Он приставал к братьям с бесчисленными вопросами. Но и братья не знали, что оно такое – сионистский конгресс, в каком месте знакомого им мира между Могилевом и Смоленском находится та самая Швейцария, куда собирается отец.

После возвращения отца из Базеля разговоры в доме Великовских стали еще более сложными для детского понимания. Два лучших витебских врача – очень религиозный доктор Либерман и большой знаток истории Эрец-Исраэль доктор Корельчик – говорили с отцом о какой-то идеологии и о национальном доме. Хасиды Любавичского раввина выражали отцу недовольство по поводу того, что он отказался от должности в исполнительных органах сионистской организации. Отец почему-то оправдывался, ссылаясь на состояние здоровья. Доктора, хасиды, торговые тузы Витебска и окрестных местечек упорно расспрашивали отца о разговоре с Теодором Герцлем, а еще больше – о встрече с Максом Нордау, которым отец представил свой какой-то очень важный план создания банка. Зеркальные бока большого медного самовара с утра до позднего вечера излучали жар, а мама с тихой улыбкой на красивом лице разносила гостям чай, а на тарелочках привезенного из Лодзи праздничного сервиза – такой вкусный штрудль. И гости, в отличие от детей, могли угощаться им сколько угодно.

Пять лет в Витебске. Пять счастливых лет безоблачного детства.

В 1900 году семья Великовских навсегда покинула добротный каменный дом, так не похожий на покосившиеся домики – жилища большинства витебских евреев. Художник Марк Шагал, земляк Иммануила Великовского, с болью и любовью изобразил Витебск.

Редкие чахлые деревца на фоне обшарпанных стен. Привязанные к колышкам козы озирают окружающую их убогость почти так же испуганно, как и их хозяева, втиснутые российским антисемитизмом в сдавливающую горло черту оседлости. И хотя маленький Иммануил рос в благополучии и достатке, натура шагаловского пейзажа запечатлелась в его сердце. В будущем это семя упадет на благотворную почву.

Впрочем… Только ли от семян и почвы зависят всходы? Ту же убогость еврейского быта в Витебске видели Даниил и Александр. И воспитание в доме Шимона Великовского, воспитание еврейское и сионистское, в равной степени получали все дети. Тем не менее, пути их в будущем разошлись. Иммануил на всю жизнь остался сионистом, а Даниил и Александр поверили в то, что только социалистическая революция может разрешить еврейскую проблему. …В Москве, куда переехала семья, дела купца первой гильдии Шимона Великовского сразу пошли в гору. Восстановились и сблизились отношения с банками и финансовыми домами. Имя Великовского зазвучало. Вскоре он стал одним из виднейших и наиболее уважаемых оптовых торговцев. Но одно обстоятельство омрачало благополучие семьи Великовских.

Когда Даниилу, а затем Александру пришло время поступать в гимназию, оказалось, что в православной Москве они лишены этого права. Еврейские дети были вне закона.

В гимназию их не принимали, даже несмотря на то, что их отец, известный купец первой гильдии, имел право жительства в российских столицах Пришлось приглашать частных учителей, надеясь на то, что в будущем мальчиков удастся устроить во второй или третий класс гимназии. Частные учителя готовили для поступления в гимназию старших братьев, а затем – Иммануила.