Место   ::   Никулина Майя

Рецепт этой пастилы хранился в семье с незапамятных времен, и прабабушка открывала его дочерям чуть ли не в качестве свадебного подарка. Лекина очередь осваивать пастилу была совсем очевидной, поэтому генеральша заметно старалась: в доме установился торжественный рабочий порядок, фрукты перебирали, мыли, протирали сквозь широкие сита, розовый пар витал над террасами; все подобрели, разнежились и откровенно обожали друг друга. Это заметно даже на фотографии, чудом уцелевшей, последней, где они собрались вместе: прадед, прабабушка в белой шитой кофточке; Лека, смуглая, прелестная, с косой, вытягивающая шейку из сборчатых кружевных воротничков; Таля, печальная, нежная, в высокой дамской прическе; смеющийся Виктор Александрович; Кузина Соня, выглядывающая из-за плеча Владислава Донатовича; дети, усаженные на полу возле белых тетушкиных подолов... Нет только Володи: он фотографировал всех и присутствовать на снимке просто не мог, но делал его со значением, специально Леке на память, хотя странно было оставлять снимок, где его не могло и быть. Володя в глазах всей семьи был безусловным женихом Леки. Кузина Соня на правах младшей в доме говорила об этом совершенно открыто. Фотография была сделана в незабвенный вечер, когда Виктора Александровича и Володю провожали на фронт. Володя прощался с Лекой многократно, но все почему-то не уезжал, а это был уже верный последний раз. То, что Володю провожала вся Лекина родня, означало практически то, что его уже считали членом семейства. Володя был в форме, и это придавало вечеру особую торжественность: генерал вспомнил, как он воевал на Балканах и как был ранен, генеральша добавила, что вот и Виктор Александрович пострадал и не совсем еще оправился. Она порозовела, разволновалась и стала говорить, что это прекрасно, когда дети встают на защиту отечества, но что это ужасно, что такие дети, как Володя, уже должны воевать. Вот тут-то Володя и выстрелил в ковер. Наверное, он хотел показать, что он уже не ребенок, а настоящий воин, но получилось смешно. Он и сам это понял, начал смеяться, дурачиться; все развеселились, мамочка стала играть на рояли, все бросились танцевать, потом Лека надела на голову кружевную скатерть, и Кузина Соня - бархатную салфетку с дивана, почему-то все решили, что Кузина Соня похожа на турчанку, хотя живых турчанок, кроме генерала, никто не видел. Вечер был прекрасный - окна раскрыты в сад, и пахло садом, уже не цветами, как летом, но всею огромной сырой гущей, мокрой землей, промокшей верандой, осенью... Все вдруг стали думать о скором расставании, о том, что где-то за этой ночью, за тяжко дышащими садами идет война и умирают люди. Наверное, поэтому генерал, как старый солдат, решил непременно проводить Володю и Витю до города, а генеральша заявила, что они все тоже непременно едут. Володя стоял бледный, сжимая Лекину руку, и говорил, что они связаны навеки и что, если даже он не вернется, связь эта останется в силе, что, посмотрев Леке в глаза, он уже нигде, никогда не сможет взглянуть в другие. Лека заволновалась, подала Володе белую розу, Володя поцеловал ее и спрятал у себя на груди под мундир. Потом все уехали, а Лека и Кузина Соня остались в гостиной. Воздух был черен, напоен любовью, и Леке казалось, что сердцу ее не выдержать такой печали. Некоторое время они сидели молча, Лека несколько раз принималась плакать, но быстро успокаивалась. Пустота дома тревожила их. Они прошли в спальню, приготовились было ко сну, но вдруг пошли обратно, по темному коридору, постоянно окликая друг друга. Вернулись в гостиную и стали ходить вокруг убранного уже стола, громко разговаривая и жестикулируя.