Смерть Ланде   ::   Арцыбашев Михаил

Я хотел сказать, что нет злобы и ненависти самих по себе, что это только следствие работы над миром, и их надо устранить...

- Ишь, - насмешливо вставил Ткачев. - Легко.

- Нет, не легко... трудно, страшно трудно! Но не невозможно: нет такой ненависти и злобы, которых нельзя было бы победить!

- К чему вы мне все это говорите? - остро перебил Ткачев.

- Я к тому говорю, - заторопился Ланде, точно боясь, что Ткачев уйдет, и опять беря его за руку, - что вижу... мне кажется, что вы перестали верить в эту возможность, а поверили в то, что зло вечно, что зло везде торжествует и что надо не бороться с ним, а служить ему! А это ужасно!.. Это не так. Вы просто упали духом, озлобились, и теперь вы только искусственно сгущаете атмосферу вражды, воображая, что, наконец, научились дышать по-настоящему... Ах, Ткачев, какая это ужасная ошибка! И ведь чувствуете ее вы: ведь вам тяжело дышать, трудно? Да?

Ткачев угрюмо молчал и дышал тяжело, через нос.

- Не надо вражду встречать враждою! - говорил Ланде, блестя открытыми глазами, как будто не думая о том, что говорит, точно и не говорил, а пел, выливая песню прямо из сердца: - Этим она побеждается! И никогда не чувствуется такой радости, такой легкости, такого удовлетворения, как тогда, когда вы побеждаете вражду в себе, не отвечая ею на чужую вражду!.. Разве это чувство не указывает, где путь?.. Какая радость это чувствовать! Каких страшных мук нельзя перенести за эту радость!.. Ну, пусть к вам люди относятся дурно, жестоко даже, пусть условия вашей жизни тяжелы, пусть это так; но ведь внешние условия жизни и не могут быть совершенно одинаковыми у всех людей, и с этим так легко, в сущности, мириться, если...

- А вы были когда-нибудь голодны? - вдруг язвительно перебил Ткачев. А, господин Ланде?

- Ах, Боже мой, зачем вы говорите так! - с мольбой, вонзавшейся в душу, заспешил Ланде. - Ведь вы же знаете, что и голод, и муку, и самую смерть можно перенести за идею... Мученики же умирали в страшных мучениях...

- Так то мученики! - вздернув головой, возразил Ткачев.

- Разве вы думаете, Ткачев, что все мученики были какими-то особенными людьми? Нет, и я, и вы, и всякий самый маленький человек все перенесет за идею, раз только эта идея будет его идеей, его чувством! Правда ведь?

- Может, и правда... - угрюмо ответил Ткачев.

- Правда! - радостно подхватил Ланде, и все лицо его осветилось. Правда есть в человеке, эта великая сила, именно в человеке она есть! А раз так, значит, он все может, всякий все может!.. Против любой силы может бороться и победить... Почему вы украли, Ткачев?

Ткачев вздрогнул, быстро стал бледнеть, так что ясно было видно, как постепенно кровь отливает от лица, и широко раскрытыми глазами, из которых выглянула страшная мучительная рана, с бешенством уставился на Ланде:

- А вам какое дело? - хрипло проговорил он, вытягивая к нему худую черную шею.

- Я знаю, почему, - вздрогнувшими губами, но твердо проговорил Ланде, и хочу об этом говорить...

Ткачев неподвижно и жутко смотрел ему прямо в глаза. Ланде близко видел его темные зрачки, ставшие совсем круглыми, и сквозь них смотрела на него бессильная, затаившаяся навсегда вечная обида и ненависть. Ланде почему-то подумал, что если он моргнет, то Ткачев или ударит его, или плюнет в лицо. Но он не моргнул.

Ткачев вдруг опустил глаза.

- Ничего вы не знаете! - сказал он тихо, грубо и с вызовом.

- Нет, знаю! - твердо возразил Ланде. - Я ведь знаю всю вашу жизнь, мне говорили о ней много... Да вы и сами рассказывали много, когда говорили в суде... Мне передавали. Вы так правильно и ярко описали ее, что трудно было бы...

Неумное, хвастливое выражение появилось на лице Ткачева.

- А вы думаете, только вы, господа студенты, говорить умеете? Нет, прошли те времена! Теперь... - некстати заговорил он.

- Ведь вы потому и украли, что никогда вором не были...