Вечер в Византии   ::   Шоу Ирвин

Боюсь, что мне придется попросить вас выйти. У меня сегодня очень занятой день.

– Чем же вы будете так заняты? – Она с вызовом взяла рогалик и надкусила его.

– Буду валяться на пляже и слушать шум волн, что катятся к нам из Африки. Вот вам один из тех очаровательных ответов, какие вы от меня ожидали.

Девушка вздохнула, так вздыхает мать, выполняющая прихоть капризного ребенка.

– Ну, хорошо. Хоть это и не в моих правилах, но я дам вам кое-что почитать. – Она открыла сумку и вынула пачку желтой бумаги с машинописным текстом. – Вот, – сказала она, протягивая ему листки. Он стоял, заложив руки за спину.

– Да перестаньте ребячиться, мистер Крейг, – резко сказала она. – Почитайте. Это о вас.

– Терпеть не могу читать что-нибудь о себе.

– Не лгите, мистер Крейг, – сказала она все так же резко.

– У вас оригинальный способ завоевывать симпатии тех, кого вы собираетесь интервьюировать, мисс. – Однако он взял листы, подошел к окну, к свету, – иначе ему пришлось бы надеть очки.

– Если я буду делать интервью для «Плейбоя», – сказала девушка, – то текст, который у вас в руках, пойдет как вступление, а потом уже вопросы и ответы.

«Но девицы из “Плейбоя” хотя бы причесываются перед визитом», – подумал он.

– Не возражаете, если я налью себе еще кофе? – спросила она.

– Пожалуйста.

Послышалось тихое звяканье фарфора. Крейг начал читать.

«Для широкой публики, – прочитал он, – слово “продюсер” означает обычно нечто малоинтересное. В ее представлении типичный кинопродюсер – это чаще всего полный джентльмен еврейской национальности с сигарой в зубах, странным лексиконом и неприятным пристрастием к молоденьким актрисам. Некоторые – таких незначительное меньшинство – под влиянием романтически-идеализированного образа покойного Ирвинга Талберга из незаконченного романа Ф. Скотта Фицджеральда “Последний магнат” представляют его себе как необыкновенно одаренную, загадочную личность, этаким великодушным Свенгали – полумагом-полуполитиком, удивительно напоминающим самого Ф. Скотта Фицджеральда в наиболее привлекательные моменты его жизни.

Бытующий образ театрального продюсера несколько менее красочен. Его реже представляют себе евреем иди вульгарным человеком, но он не вызывает и всеобщего восхищения. Если он добивается успеха, то ему завидуют как счастливчику, который, случайно взяв в руки пьесу, валявшуюся у него на письменном столе, сначала рыщет в поисках чужих денег для финансирования постановки, потом легко и свободно движется к славе и богатству, пользуясь талантом актеров и художников, чью работу он чаще всего портит, пытаясь приспособиться к интересам бродвейского рынка.

Как ни странно, в родственной сфере искусства, в балете, те, кто заслуживает почета, им и пользуются. Дягилев, который, насколько известно, сам не танцевал, не был хореографом и не писал декораций, всюду признается великим новатором современного балета. Но хотя Голдвина (еврей, худой как щепка, сигар не курит), Завнука (не еврей, курит сигареты, стройный), Селзника (еврей, крупный, курит сигареты) и Понти (итальянец, полный, сигар не курит) нельзя, наверно, отнести к разряду тех, кого журналы вроде “Комментари” и “Партизан ревью” называют зачинателями в искусстве, которому они служат, тем не менее в выпущенных ими фильмах четко выражена их индивидуальность, они воздействуют на образ мыслей и сознание зрителей всего мира и, безусловно, доказывают, что, посвящая себя данному роду деятельности, эти люди имели на вооружении нечто большее, чем удачу, деньги или покровительство влиятельных родственников».

– Что ж, – подумал он без особого восторга, – с грамматикой у нее все в порядке. Училась же она где-нибудь.